Колосов вздрогнул от холода и неожиданно проснулся.

Марина проснулась вместе с ним. Зевая, она протёрла глаза, затем, вытянувшись словно кошка, поцеловала его и улыбнулась.

Пока она разливала остатки морса из термоса, спрашивая про его предпочтения в еде, он наблюдал за её действиями и ощущал рядом с собой нечто очень близкое и родное.

Она была рядом, и он мог любить её – это было самое ценное.

– Спасибо тебе, – неожиданно сказал Колосов.

– За что? – спросив, она улыбнулась, затем взяла его за руку и сказала:

– Тебе спасибо, чудо, за то, что ты рядом со мной в этот прекрасный момент. Но, как ты успел заметить – я за бесконечное движение, поэтому нам пора собираться. Вчера мама звонила мне бесчисленное количество раз, я написала ей сообщение о том, что осталась на ночь у однокурсницы, чтобы она не беспокоилась. После этого телефон разрядился – поэтому мне срочно нужно домой.

Взявшись за руки, они вышли из заброшенного военного госпиталя.

Природа затихла, с тёмного утреннего неба словно отламывались кусочки и медленно опускались на землю в форме снега.

Посмотрев наверх, Колосов тихонько произнёс:

– Спасибо тебе за твою любовь…

«Сны в Летнюю ночь»

– Борис Аркадьевич, какие указания будут по поводу пациентки Колосовой? – Медсестра с азиатскими чертами лица, с круглым, овальной формы подбородком, недоброжелательным взглядом и тонкими сжатыми губами отчётливо проговаривала каждое слово, задавая вопрос главному врачу психиатрической лечебницы.

– Красавица вы моя, Дианочка. Вы сегодня завораживающе одеты, прямо как по теории Фрейда.

Улыбаясь неестественно прямыми и ровными зубами, он продолжил:

– А что с Колосовой? У нас есть серьёзный заказ от наших щедрых спонсоров из-за границы на две здоровые почки. Виктория – девушка молодая, с весьма красивым организмом изнутри и помутневшим рассудком. К глубокому сожалению, её тяжёлую стадию шизофрении уже не излечить, наука бессильна. Но мы можем ей помочь.

Он подошёл к окну, достал сигарету, и прикурил.

– Я так скажу вам: всё в этом мире должно делаться во благо, во имя всеобщей удовлетворённости и комфорта.

Довольно причмокивая губами, он добавил:

– Через несколько часов попрошу вас приготовить операционную. Пора творить добро.

Посмотрев на медсестру сверкающими поверх круглых очков маленькими чёрными глазками, он расплылся в «желейной» улыбке:

– Да поможет нам бог!!

Мой самый первый в жизни серьёзный поступок – первый роковой шаг.

Именно он, одинокий, но, как и положено, со сладостным привкусом сомнений и завораживающим ароматом любопытства, оказался влажным как лягушачий головастик. Он, единственный, оказался настолько скользким, что мой ещё, не обретший даже начальной фундаментальности внутренний мир поскользнулся на нём, и этот неповторимый шаг окунул меня в невероятный и странный мир, где я, возможно, мог бы стать вторым Льюисом Кэрроллом, если бы мне позволили писать левой рукой.

Шаг в самые недра бесцветной, с лёгким оттенком мутности бездну – именно в неё, тихую, безмолвную и такую же непорочную, как и призрак девственницы-утопленницы. Падая вниз головой, я несколько раз цеплялся за нечто, более напоминающее корни редкого кустарника, так продолжалось довольно долго, до того неожиданного момента, когда я вдруг понял, что очень медленно карабкаюсь вверх, словно Джек из доброй английской сказки.

Что ж, если я вполне ощущаю себя живым, вновь чувствую своё тело, то пусть даже такой коротышка сможет покорить огромные и величественные воздушные замки. Открыв царственные врата, пройду через них с такой же гибкостью, как и чёрная кошка. Легко и беспрепятственно завладею всеми богатствами небесной империи для того, чтобы, забыв горькое падение, разменять всё это на кружку лесной земляники.

Вокруг не было ничего лишнего, лишь солнечные блики продолжали играться в огромнейшей империи моих любимых солдатиков – головастиков. Я отрываюсь от своего любимейшего занятия и встаю с четверенек. Что это было?

Окинув немного грустным взглядом свои совершенно мокрые сандалии, я снова понимаю, что сегодня придётся идти босоногим на обед, да так, чтобы этого не заметила мама. Чего уж тут поделать, любимая канавка в этот раз настолько увлекла меня, что я забыл про всё на свете.

Осматриваю свой любимый пригорок, именно на его солнечной стороне прорастает так горячо любимая мне земляника, чуть поодаль решётчатый железный забор, за которым находится старинный, заброшенный парк. Каждый раз, заканчивая осматривать великую империю своих головастых солдатиков, проглотив сладкую слюну желания, я поднимался на пригорок, и там, наевшись земляники, лежал, подставив измазанные сладким соком пухлые щеки ласковому солнцу.

Именно там я постоянно сглатывал ещё раз – от сладостного привкуса любопытства, которое каждый раз всё больше и больше не давало покоя, и постепенно даже империя головастиков совершенно перестала меня интересовать.

Мать строго запрещала мне пролезать под забором и уходить в заброшенный парк, и самыми невыносимыми моментами в жизни стали те, когда я стал замечать, как соседские дворовые мальчики с весёлой задорностью и лёгкостью пролезали под забором через специально прорытую нору.

Всё чаще я стал приходить на пригорок именно для того, чтобы последить за ними. Мир, который был вокруг меня, неожиданно стал ужасно скучным и мрачным, хоть и светило майское солнце. Я по-прежнему погружался в свои мрачные мысли о том, что мир в один момент стал совершенно не так прекрасен, что он несправедлив по отношению ко мне. Там, за забором, совершенно другой мир, в котором всё новое, неизведанное, прекрасное. Ещё более страшным наказанием для меня стало то, что мама строго-настрого запретила мне ходить в заброшенный парк. На последнем слове её наказа детские мечты стали угасать как перегоревшая свеча.

Но однажды я нарушил запрет и всё-таки оказался по другую сторону решётки. Единственный и неповторимый шаг, настолько скользкий, что мне не удалось даже позвать о помощи. Что же было?

– Ну же, давай, маменькин сыночек, хоть раз покажи, что ты не боишься. Давай же! – произносил один из главарей дворовых ребят, и на этот раз его слова настолько на меня повлияли, что я не выдержал.