Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Глеб!! – заверещала рыжая. – Спаситель ты наш!! – и первой кинулась к Чермному.
За ней потянулся народ, что остался смотреть стык. Загомонили, зашумели! Дружинные принялись пинать оставшихся на ногах варягов, сгонять к краю стогны, в кольцо брать. Те огрызались, накидывались, и тут же гибли под мечами. Иные безропотно вставали вдоль заборола, ждали своей участи.
Замерла Влада, смотрела вперед себя, все понять не могла, что все закончилось. Потом уж почуяла, что за спиной Глеб:
– Жива… – выдохнул. – Иным разом не оставлю. И от себя более не отпущу. Слышишь ли? Седой весь стал, пока до Новограда шел, и все через тебя, окаянная. Цела ли? Не обидел ли кто?
Владка обернулась, заглянула в глаза дорогие, хотела на шею кинуться, но на крыльцо взошел подраненный Нежата и руку здоровую поднял:
– Новоградцы, сдюжили мы! Милостью богов и силой воев наших! – обернулся на Глеба: – Благо тебе, воевода. Вовремя подоспел!
Кричали все: радостью окатило! Сей миг будто единым сердцем бились многие, славили победу! Все потом, все: и тризны погибшим, и плачь по ушедшим от мора, и потерянным близким, и родичам. А ныне слава живи и ее продолжению для тех, кто остался в Яви.
– Дружина! – Глеб понял меч высоко. – По улицам ступайте! Кого из варягов сыщете, не жалейте! Осьма, к ладьям, скажи Вадиму, пусть стоят у причалов! Конных пошли до протоки, варяги завсегда схроном по одной ладье встают. Рот не разевать, по сторонам глядеть!
И потекла по улицам дымящего городища река ратных. Злые и крепкие мужики шли мстить! Ничего не упустили, никому не дали уйти. Порезали, обезглавили, а тулова мертвые снесли на подводы и в лес свезли. Кто был охотником, сам стал снедью для зверья дикого.
Владка ходила за Божетехом по домам, искала подраненных, обожженных. Облегчала боль, сколь могла, помогала и утешала. Исаак с рыжухой собрали детей малолетних, кормили кашей из большого горшка. А потом уж и родичей выискивали, пристраивали сироток в дома. Никто не отказал ни в крове, ни в еде. А как иначе? Беда общая, слезы поровну, а стало быть, и любой ребятенок – твой.
– Курёха, ведь высушишь себя, – уговаривал Божетех. – В дом ступай немедля. На лавку и спать! Без тебя справятся. Дожал Чермный ворога. Нет варягов в городище, ходи не опасайся. Ступай, Влада. Да иди неторопко, упадешь так и не поднимешься. Исаака бы с тобой послал, так он за рыжухой мечется.
– Пойду, дяденька, – ведунья едва шептала от усталости: колени подгибались, глаза сами собой закрывались. – Ты и сам пойди в дом ведь третий день на ногах.
– Приду, – вздохнул волхв, утер грязным рукавом потный лоб.
Влада уж и не слыхала его слов, двинулась, шатаясь. Народец, что шел навстречу, кланялся ей, благо дарил, а ведунья, как во сне улыбалась и кивала. Через улицу прошла худо-бедно, а вот в проулке не сдюжила, привалилась плечом к заборцу. И навовсе бы осела в пыльную траву, но услыхала топот конский, а вслед за тем крепкие руки обхватили плечи, не дали упасть.
– Влада, здесь я, – Глеб прижал к себе крепенько. – Держу, любая. Всю жизнь бы держал, – и целовал в висок, гладил по волосам.
– Глебушка, как отыскал? – обняла за шею, приникла, почуяла тепло, что лилось от Чермного, сил прибавляло. – Не гляди на меня, не надо. Грязная я, как чучелко, – жмурилась, прятала личико на широкой груди Глеба.
– Да хоть какая, – хохотнул. – Чумазой еще лучше, хоть не ослепну, глядя на тебя. Я и сам грязный. Варяг порты мне порезал. И сапог я порвал.
Владка глаз приоткрыла и оглядела Чермного: лоб в саже, из портов коленка выглядывает, на долгой тугой косице паутина и листы сухие. Один сапог худой, а на втором голенище распорото. Против воли улыбнулась, глядя на такое-то нелепие.
– Смешно тебе? – в глаза заглядывал. – Смейся. Оно лучше, чем слезы лить. Плакала, Владка? Вон по щекам чумазым полосы. Давай свезу до дома, сама не дойдешь. Упадешь в лопухи, не сыщу. – Ответа ждать не стал, подхватил на руки и подсадил в седло, а потом и сам поднялся. Прижал ее головушку широкой ладонью к своей груди и повел коня.
– Я думал, выжгли городище дотла, – говорил тихо, оглядываясь. – Ан нет, дома целые. А все иное за седмицу-другую наново поставят. Еще краше станет Новоград.
– Нежата оборонял, старался, – Влада прижималась щекой к груди Глеба.
– Сказал бы я, как он старался, – шипел Чермный, – да ты защищать его примешься. Может, тебя на княжье подворье свезти? Обскажешь ему, какой он расхороший.
– Глебушка, что ж ты ругаешь меня? – погладила грязной ладошкой по щеке.
– Ругаешь… – брови супил, сердился. – Еще и не начал. Ты зачем по городищу бегала? Варяги лясы не точат, хватают за косы и в кусты волокут. Влада, себя не бережешь и меня не жалеешь.
– Жалею, – потянулась снова приласкать, но не сдюжила, уснула в Глебовых руках да сладко так, будто на лавку улеглась под тёплую шкуру.
Спала, как на мягком облаке лежала. Вокруг синева и свет солнечный: тепло, отрадно и спокойно. И глаз открывать не хотела, да пришлось. Почуяла, что рядом кто-то есть, смотрит-разглядывает.
В незнакомом дому светло. Солнце утреннее в окошки заглядывает. На широкой лавке шкуры богатые, сама ложня – нарядная. Бревна светлые, потолки высокие. Полы скоблены едва не до белизны, а на них кинуты половицы пестрой шерсти. Влада присела, волосы откинула со лба и оглянулась.
На лавке опричь ведуньи баба в годах: глаза блескучие, волос темный на висках серебром подернулся. Руки тонкие, но не бессильные. На голову плат накинут шитый, а понева бабья с золотой нитью и незнакомой вязи.
– Здрава будь, – баба улыбнулась. – Спала сладко, даже будить не хотела. Сын упросил.
– Здрава будь, – Влада ноги спустила с лавки. – Скажи, где это я? И кто твой сын? И как зовут тебя?
Та брови возвела смешливо, а уж потом и ответила:
– Людмилой назвали, – усмехнулась. – Сын мой Новоградский воевода, Глеб Чермный. А ты у него в
