Исаак подошел, зашептал на ухо ведунье:

– От нее смертью несёт. Чую, хочет руки на себя наложить, – стянул тряпицу с лица, вздохнул. – Влада, детей осиротит. Куда ж им деваться?

И опять Владка слезы сдержала, сглотнула тугой ком, что встал в горле. Двинулась к бабе рыдающей, и потянулась к ней силой:

– Забудь, милая, не было ничего. Дети голодные, ждут мамку, каши просят, – и лила дар, окутывала бабу лазоревыми искрами.

Та вняла: головой помотала, провела руками по лицу, будто сгоняла с глаз пелену. А потом поднялась, утерла щеки рукавом и принялся детей собирать. Девчушку на руки подхватила, сынка вихрастого за руку цапнула, а тот, что побольше сам ухватился за материн подол. Так и пошли по улице, а там уж в самом ее конце, свернули на подворье, что осталось целым, не пожженным.

– Исаак, помоги, – пошла к мертвяку, ухватилась за ноги и потянула его в пустую домину, опричь которой он лишился живи.

Так и доволокли тулово, уложили на полу в сенях. Черноокий метнулся в гридню, ухватил шкруру с лавки и накинул на мертвого.

Потом уж оба выскочили на улицу, да и двинулись дальше – искать горемычных, облегчать боль и беду непосильную. У княжьей стогны увидали Божетеха в грязной рубахе, с глубоко запавшими глазами. Тот посохом стукал по земле, требы клал всем подряд, молил богов светлых, темных и прочих всяких, чтоб дали сил дружине Новоградской, оборонили людишек и не отнимали живи воев сверх того, что уже забрали.

– Исаак, пойду к Божетеху, помогу, – Влада уж двинулась с толстопузому, но услыхала крики и вой варягов!

– Ворота снесли! – на вечевую стогну влетел конный. – Наших ломят! Уходить надо, падёт град!!

И тут же со всех сторон крики полетели, раздался топот многих ног: заметались люди, зарыдали дети. Кони сбились в кучу у края стогны и их надсадное ржание напугало Владу едва ли не больше, чем дурная весть гонца. Ведунья и сама затрепыхалась, заметалась и если бы не Божетех, что ухватил за подол изгвазданной запоны, побежала бы вместе с толпой, что волной хлынула со стогны в сторону Волхова.

– Стой, дура! Куда?! – Божетех орал, пугая народец. – Опричь меня будь! Где рыжая?!

– Тут я! – кричала Белянка, распихивая локтями людей. – Куда ломитесь, заполошные?!

– Здесь, – Исаак встал рядом с Владой, прислонился плечом, будто подпоркой стал.

– У столба Сварожьего встанем, – волхв посохом ударил в землю. – То наша забота. Влада, силу в меня лей! Рыжуха, кричи дурниной! А ты, болтун византийский, стой за нами и молчи, как воды в рот набрал! Поможем дружине выстоять!

И пошли, и встали, и исполнили то, что наказал Божетех. Влада едва на ногах стояла, силу лила, Белянка ругалась ругательски, а с того волхв едва не ухмылялся: уж больно крепко рыжуха сквернословила. А Исаак обнял ведунью за плечи, не давал рухнуть оземь.

Стрелы летели, падали опричь подраненными птахами, огонь на них искрил и затухал. Владка без всякого страха творила волшбу, и думала только об одном – о Глебе! Звала, сокрушалась и тянулась мыслью к нему.

Меж тем крики ратных послышались совсем близко, скрежет железа и звон мечный оглушили ведунью.

– Стоим! – кричал Божетех, яростно посохом размахивал. – Идет! Подмога идет!

Влада оглянулась, увидела дружинных, что рубили ворога, крушила и резали. Да и сами падали под ударами крепких варяжьих топоров. Меж других приметила ведунья князя: кровь текла по руке, пятнала багрянцем рукав дорогой рубахи. Меч держал крепко, не метался, рубил здорового северянина, удерживал, не давал ступить на вечевую стогну.

Пришлось силой тянуться к князю, полнить руки его мощью, делать глаза зоркими, а сердце – бесстрашным.

– Ладьи! Глеб ведет! – раздался вопль с края стогны! – Ломи варяжье племя!!

Вой одноглазый поднял меч, с которого капала на землю кровь алая, и бросился крушить! Влетел в толпу ратных, взмахнул клинком и снес голову седого варяга!

И оттеснили, откинули грозного ворога! И уж потом клич Перунов зазвучал, оглушил, но и обрадовал!

– Новогра-а-а-а-а-д! – неслось от берега Волхова. – Дави!

Варяги сгрудились, плечми сомкнулись и отступали. А уж за их спинами показались вои – доспехи блескучие, мечи долгие. И налетели Перуновыми соколами, смяли и прижали к высокому заборолу княжьего подворья.

Высоченный варяг принялся выкрикивать, звать подмоги: надсаживал глотку, потрясал топором огромным.

– Свенельд! – Голос Глеба пронесся над стогной громом. – Забудь! Нет твоих ладей, а все твои вои уж рыб кормят! А ты, тварь косматая, сей миг ответишь мне за отнятые жизни! – и потом уж воям, что притихли, внимая Чермному: – Вкруг!

И варяги, и новоградцы опустили мечи, встали разошлись в стороны. Посередь круга остался только воевода Новоградский и Свенельд Зубастый.

– Твою голову насажу на кол! Пусть видит Один мою добычу! – прокричал Свенельд и пошел на Глеба.

Влада дышать забыла! Одна мысль билась в голове – сберечь Чермного! С того и потянулась силой к воеводе, обняла даром, как птица крылами распахнутыми! А тот почуял, отыскал в толпе ведунью, вздохнул легче и подмигнул.

Не сдержалась, улыбнулась в ответ, будто осветила отрадой вечевую стогну. Глеб отвернулся и уж более не оглядывался, смотрел только на грозного ворога.

Мелькнули в полуденном солнце меч и топор, высекли искры, зазвенели последней песней. Кружили коршунами друг возле друга, не давали слабины, секлись насмерть!

– Лада Пресветлая, сбереги. Взамен проси, чего хочешь. Все отдам, – шептала Влада, требу клала.

– Сдюжит, – Божетех положил тяжелую ладонь на плечо ведунички. – Шепчи, шепчи, сердешная. О силах не думай, волью, не поскуплюсь.

– Красавица, не бойся. Смертью не несет от воеводы, – шептал Исаак, стоя за спиной Влады. – Зубастый сгинет. Гляди!!

А Влада уж и не слушала, смотрела во все глаза на Глеба. Тот будто в плечах раздался, спины не гнул, без опаски пошел на ворога: вскинул меч, опаленный в Перуновом огне и рассек клинком знойный воздух.

Свенельд замер, а уж потом голову склонил. Влада смотрела, не разумея, с чего вдруг варяг принялся поклоны бить, только потом поняла –