Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молчание повисло в рощице. Влада слышала лишь тяжелое и яростное Глебово дыхание, да стук своего же сердца – гулкий, отчаянный. Все силилась понять ведунья, как такое возможно, когда меж людьми злоба и ругань, а опричь красота покойная. И звезды яркие, и месяц золотой, и Волхов певучий, что нес воды свои вольно и мощно в даль далекую, туда, где все люди счастливы, и нет меж них обиды и ревности колючей.
– Я тебя ни с кем не спутаю, Влада… – Глеб прислонился спиной к дереву старому. – Помнишь о нем? Что косицу приглаживает? Сердце-то не обманешь…
Владка едва не подпрыгнула от радости! А как иначе? Не ушел. Еще и говорит с ней, невезучей.
– Ты бороду гладишь, когда думки одолевают. И ходишь тише. И смех у тебя веселый, самой смеяться радостно. И руки теплые и голос такой, что не хочешь, а слушаешь. Глебушка, не виновата я перед тобой. Вот разве тем, что глупая. Так не сама себе голову выбирала, уродилась такая. Бедовая…
– Меня-то пойми, своими глазами видел… – наново осердился Чермный. – Сказала же ему, что всю силу слила, чтоб сюда не ходил более… А куда? В ином месте поджидать его будешь?
– Не все увидел и не все услышал, воевода, – Владка обиду прятала. – Тебя не переупрямишь, значит, так тому и быть. Видно, расходятся наши дорожки…
Сказала и припомнила видение о нем и о себе, так сладко любившей на берегу. Вздохнула и едва не попрекнула Ладу Пресветлую за обман дурманный.
– Расходятся, говоришь? – голос жестче стали мечной. – Так сведу наново. Из Нежаты князь гнилой получился. Силу ему сливаешь, а не ведаешь, как народ обирает. Свой сундук набивает, да род Скоров богаче делает. Может, тебе только князья по сердцу? Стану владеть Новоградом, полюбишь?
– Разве за это любят? – смотрела печально в темные глаза Глеба.
– За славу, за силу. Иные за злато и хитрость. Ты за что его любишь? – и глаза Чермного печальными сделались.
Влада только головой покачала и двинулась от Глеба, разумея, что не верит ей, да и слов ее не слышит. Шагов через десяток остановилась, поняв, что сама вот сей миг отдает счастье свое. Озлилась, повернулась к Чермному и высказала:
– Хоть кем становись, хоть на ушах подпрыгивай, а любови не стяжаешь. Другим дорог, Глеб. Сердцем горячим, нежностью небывалой для такого грозного воя. Тебе я откликнулась, не сундуку твоему, не воеводству. Ревнючий? Так себя и виновать! Сам промеж нас Нежату поставил, теперь упирайся, ругай меня, а себе сердце рви! Виновата я в том, что кулаки у меня невеликие! Что девкой родилась и нет сил оттолкнуть большого мужика! Одна радость, что дар меня хранит! Если б не он, ты бы и иного насмотрелся! Тебя хоть раз прижимали? Рвали на тебе рубаху? Подол задирали?
Выкрикнула и пошла промеж стволов. Слезы глотала злые, кулачки сжимала.
– Стой! Стой, кому сказал! – Чермный догнал, ухватил за плечо и к себе повернул. – Коли порежу его, простишь мне? Что? Что смотришь?!
Хотела ответить, да не смогла. Видением накрыло, закрутила сила волховская!
– Не убивай, – прошептала. – Глебушка, хороший мой, живь ему сохрани, инако сам сгинешь. Видение было мне…
– Врешь! О нем тревожишься! – вызверился, да сильно! – Знай, спихну его с княжьего стола, а потом башку снесу! С той самой косицей, что дорога тебе!
Толкнул ведунью от себя и пошел, да скоро так, и не догнать!
– Глеб, погоди! – бежала за Чермным, спотыкалась. – Себя погубишь!
– Нечего губить! Ты меня выжгла дотла, теперь любуйся! – кричал, не оборачиваясь.
– Постой!
Так и бежала за ним до самых воеводских хором: уговаривала, увещевала, пугала. А тот, упрямый, ни в какую! Рычал в ответ и не оборачивался! На подворье догнала, ухватила за руку:
– Чего ты хочешь? Женой меня к себе звал, так пойду. Пойду, когда скажешь. Сей миг взойду в твой дом и останусь. Только не убивай Нежату. Кровь его прольешь, погибнешь сам, и Новограду не выстоять. Вижу пожарища, слезы и крики людские. Детки малые гибнут. Глеб, услышь…
– Вон как… – зашипел. – Собой за него платишь? Влада, что ж он сотворил, что так его любишь?
Обозлилась ведунья, ногой топнула и окатила даром Глеба. Хотела тихонько, а вышло изрядно! Чермный согнулся и охнул:
– Чтоб тебя… – провздыхался. – Догоню, оберег твой согну. Сам зубами грызть стану, но целым не оставлю. Владка, чем ты меня?
А она уж не слышала, осела в пыль и покачивалась. Иссякла, с того и ноги не удержали.
– Владка… – Глеб выпрямился. – Что ты?
Бросился, поднял и к себе прижал. Ворчал-выговаривал:
– Волхва недоделанная! Себя погубишь, дурёха!
– Сам дурень, – хотела ругаться, а сил не осталось, только и могла, что шептать. – Тугоухий. Говоришь, что люба тебе, а не слушаешь. Глеб, знай, если ты сгинешь, я в Волхов прыгну.
– Прыгнет она… Я тебе прыгну!
– Глеб, – положила голову на его грудь. – Не убивай. Услышь меня.
Тот промолчал, вздохнул тяжко и положил щеку на ее макушку. Так и стояли, пока дверь не скрипнула и на подворье не вышел челядинец.
Владка пригляделась, да глазам не поверила!
– Глеб, кто это? – толкнула от себя воеводу.
– Челядинец новый. Князь твой разлюбезный подарил.
– Глебушка, стерегись его. Однова к болезному ходила, так вот этот самый Марюс хозяина вздумал травить. А я, глупая, смолчала. Надо было тогда на него указать. По сию пору корю себя. Говоришь, Нежата прислал?
И снова Чермный промолчал, только одарил тяжелым взглядом. Потом снова обнял и силы влил щедро.
– Ступай, чай, полегчало. За тобой не пойду… Не могу… – потом крикнул: – Дядька!
Окно отворилось и показалась голова Вадима:
– Ну?
– Сведи волхву до дома.
– А сам чего?
– Сведи, – сказал Глеб и пошел:
