не видно, сколько ещё там дальше. И, чувствую, эта ноша меня раздавит. Нужен кто-то покрепче!.

– Совсем размагнитился?

– Похоже. Неужели я всегда был таким?

Она сделала глоток, улыбнулась, ответила мягко:

– Ты потому выглядишь мямлей, что раньше других понял… нет, ощутил, за какое трудное дело взялись.

– Раньше других?

– Ты всегда был чутким, – напомнила она. – Даже слишком. А воскрешение – не математика, где всё чётко. Даже сингуляры не любят задачи, где нельзя заранее провести красные линии… Вопросы этики всегда привлекали больше бездельников, что не могли освоить даже алгебру, от мыслительных усилий у них болит голова…

– Так где же, – спросил я в лоб, – провести линию? Кого воскрешать, а кого… потом?

Она ответила серьёзно:

– Вы её и проведёте. На то и фёдоровцы.

– В каком месте линию?

– Сами определите, – ответила она светлым голосом. – Что, хотелось бы получить готовую? Нет уж, проводить красные линии – самое трудное.

Личико милое, эдакая простушка, сельская доярочка, взращённая на парном молоке и садо-огороде, но взгляд стал очень серьёзным, а в голосе звучит некая нотка, напомнившая о стальном кулаке в бархатной перчатке.

По мне прошла некая волна, словно вдали блеснул красный сигнал тревоги.

– Самое трудное, – повторил я. – И почему-то всё труднее?

– Уже заметил?

– Ещё как, – ответил я мрачно.

Глава 8

Она произнесла с рассчитанной, как мне почудилось, нерешительностью, словно старалась смягчить для меня некое неприятное известие:

– При счастливой жизни мозг начинает…

– Бездельничать?

Она покачала головой.

– Хуже, начинает терять вес и размеры. Правда, взамен умирающих нейронов рождаются новые, но их меньше исчезающих. И они… не такие активные, говоря понятным языком. Раньше бы сказали, от слишком сытой жизни мозги заплывают жиром.

Я прервал:

– Понял-понял. Думаешь, не замечаем?.. Сколько лет всего-то прошло, а уже видно. Глупеем, говоря языком невысокой науки. И никакие сингуляры не спасут, хотя у нас сосуды всегда чистые, никакой холестерин не налипнет.

– Но изменения очень медленные, – сказала она утешающе, – Очень.

– Будем жить и развлекаться долго, – ответил я мрачно. – Это ты хотела сказать? Сотни, а то и тысячи лет. Не, тысячи многовато, а вот одну наверняка протянем. Только мозг станет с бабуиний размером. Как-то не хочется.

Она сказала утешающе:

– Когда постепенно, вы и не заметите.

– Ну спасибо, – ответил я. – А как, чтобы не?

– Кто не хочет, – сказала она с некоторой наставительностью, – тот… не допускает. Как-то. Способов много.

– Ну да, – согласился я. – Прокачивать и прокачивать, пока прогресс не заметят сингуляры, да? И возьмут, как потерявшегося на улице котёнка, к себе?

Она улыбнулась.

– Ну зачем как котёнка…

– А как щенка?

– Уже теплее, – одобрила она. – Сингуляры не какой-то закрытый масонский орден! Кто хочет, тот присоединяется.

Я пробормотал:

– Но что-то их не видно… Как думаешь, невмешательство сингуляров в наш мир – это уважение к нам… или безразличие? Прости, что спрашиваю, но мне показалось, что ты из такого общества… где о них знают больше, чем мы здесь в московской глубинке.

Она мягко улыбнулась.

– Конечно, уважение. Ну такая формулировка.

– Правильная? – уточнил я.

– Правильная, – согласилась она, – но в ней в самом деле, ты прав, упаковано безразличие, как ни обидно. И даже стыдно, но, увы, так получилось.

– От сердца отлегло, – сказал я. – Лучше уж безразличие, чем враждебность.

Она сказала так же мягко:

– Посуди сам. Все, что знаете и умеете, сингуляры тоже знали и умели, ещё когда ими не были. Сейчас знают и умеют намного больше, сам знаешь. Но тебе трудно даже представить, насколько. Впереди такие просторы, дух захватывает!.. Ты же, когда закончил вуз и получил кандидатскую, как относился к своим старым друзьям по двору Ваське и Кольке, что работали укладчиками асфальта?

Я ответил с неловкостью:

– Ну да, сперва с насмешкой, потом со снисходительным пренебрежением. Иногда вспоминал, как шалили в детстве, но на ежегодные встречи одноклассников не ездил. Они даже анекдоты о виртуальном сексе не понимали! А когда я упоминал о горголетках, смотрели, как дети на скелет.

– Ну вот…

Я спросил в упор:

– Ты как бы не из этого мира. Имеешь отношение к сингулярам?

Она ответила мягко:

– Ты устал. Отдохни, завтра твой мозг будет работать лучше. И сам поймёшь.

И снова исчезла без каких-то эффектов, просто вот только что была, а затем её нет, и ни один атом в комнате не сдвинулся с места.

Фёдоровцы что-то затихли, замкнулись. Связь обрывается сразу же. После трёх безуспешных попыток напомнить о нашей миссии решился посетить ближайшего лично, это Тартарин, но сразу меня перебросило на окраинный район Южного Бутова, где обугленная чёрная земля, бездонные провалы с ярко-красной магмой, а в стенах заброшенных зданий гнездятся непонятные звери, стреляющие синими молниями.

Тартарин ведет бой с багровыми тварями, от них несёт жаром, но уязвимы к пулям с жидким азотом, застывают на несколько секунд, из красных становятся тёмными, видна даже окалина на металлических телах, только в этот момент и можно разбить простой кувалдой или даже прикладом из нейтрида или перестроенного танталоида, но Тартарин успевает, успевает, двигаясь как молния в поле сверхпроводимости.

– Вот как ты отдыхаешь, – сказал я с укором. – А говорил, еле ноги таскаешь!

Он повернул ко мне голову, багровые твари сразу застыли, как и весь мир, даже падающий обломок скалы завис в воздухе.

– Что, – сказал он в изумлении, – последний кит издох в море-окияне, сам шеф явился? Что, так хреново?

– Хреновей некуда, – ответил я. – Я смотрю, ты без читов ни шагу?

Он выпустил из рук атомный пулемёт, тот послушно растворился в воздухе.

– Читы нужны, – сказал он мудро, – в таком мире сплошной демократии, где все, как известно, только конкуренты, хоть и улыбаются, гады. Потому я должен быть царём и богом! Весь мир создан мною с нуля без всяких заготовок! Хотя какой интерес, если совсем нет препятствий?.. Сам воздвигаю, сам преодолеваю!

Я сказал скептически:

– В этом мире и женщины поддаются не сразу?

Он пояснил нехотя:

– У них есть возможность сопротивляться… некоторое время. Но как устоять перед моим обаянием?

– Перед твоим запрограммированным обаянием, – согласился я. – Это да, сложно.

– Иди в афедрон, – сказал он. – Я великолепен!.. А вот ты какой-то выжатый. Да приду я, приду!.. Лучше нашего эскулапа задействуй, а то забудет… Если уже не забыл!

– Давай, – сказал я. – Но только вместе, ты с ним больше дружен.

– Зато ты шеф, – ответил он. – Ладно, щас раздвинем этот гадкий спэйс…

Раздвинул пространство небрежно, словно распахивал обеими руками плотный занавес на окне. Я успел увидеть, как заколыхались стены справа и слева, сминаясь