class="p1">– У меня не замок Дракулы, – ответил Тартарин с некоторым высокомерием. – Не слышали о художественных замыслах?.. Да куда вам, оленям ни разу не грамотным! Настроили себе таджмахалов да версалей, ни капли доморощенной креативности! У меня простой охотничий замок, как принято у королей. У Людовика Четырнадцатого из такого вырос Версаль.

Я уточнил:

– Продолжаешь охотиться?.. А как насчет конвенции, что это нехорошо?.. Сингуляры вроде бы не одобряют?

Он буркнул:

– Мы не знаем, что одобряют, а что нет. Может, они вообще каннибалы!.. Это наши законодатели привыкли на них ссылаться, когда какую-то дурь проворачивают.

Южанин сказал с дивана томным голосом:

– А тебе самому не кажется, что в самом деле пора прекратить убивать? Даже в баймах?..

Тартарин сказал с иронией:

– Я слышу голос аматора гладиаторских боев?.. Да не тушуйся, мир в самом деле выстроен на убийствах!.. Мы, люди, потому и добились всего, что убивали не только зверей, те тоже могут, хотя не так хорошо и красиво, но даже друг друга!.. Без убийств нет человека, друг мой.

Повернулись ко мне, я в таких спорах обычно помалкиваю, сейчас пробормотал:

– Интересно, сингуляры кого-нить убивают?.. Они точно не человеки.

Южанин посмотрел с великом подозрением.

– Ты тоже за сингуляров?

Я ответил нехотя:

– Признание их мощи не делает меня их апологетом. Их мораль для меня слишком уж выспренна, чистенькая, как отсюда выглядит, хотя кто знает, какая она и есть ли вообще у них, а мне, как любому сапиенсу, для полноты жизни говна не хватает.

Тартарин подтвердил знающе:

– Да уж, мы, как те два червяка, помним о высоком слове «Родина»…

Шагах в десяти в пространстве появилась оранжевая точка с быстро расширяющимися чёрными обугленными краями, но быстро превратилась в красиво оформленный в духе старо-индийской мифологии цветами и рюшечками портал.

Через край переступил Ламмер, красивый, изящный и томный, сама воплощенная кавайность, посмотрел с вопросом в глазах, а когда убедился, что бить не будем, заулыбался и пошёл к нам короткими выверенными шажками.

– Простите великодушно, – сказал он светски, – чуточку заопоздунил.

Диван с Южанином приподнялся, словно собирался стартануть под облака, но застыл, считывая устатые мысли властелина.

Южанин уставился на Ламмера так, будто впервые увидел.

– А что, – сказал он медленно, – если воскрешаемых запускать отдельными кучками в мир нашего Аркаши?. А то и вовсе поодиночке?.. У него лучше всех нас проработано! И мир бесконечный, бесшовный, целая планета!. Когда вдруг встретят кого-нить из прошлой жизни, вот будет радости!

Тартарин приставил большой палец к виску и роскошно помахал остальными.

– Ты че?.. У него же фантазийный!.. Там гоблины, эльфы, даже драконы, что золото роют в горах!

Южанин сказал чуть живее:

– А почему нет?.. Мы же хотим сделать им жизнь интересной и увлекательной?.. Будут бессмертными, а если кого убьют, респавнится в стартовой локации!.. И снова бодр и весел, рвётся в бой!.. Или не рвётся, это неважно, в мире Аркаши жить интереснее, чем в их прошлом скучном…

– Да и в нашем, если честно, – прорычал Гавгамел. – А те, что учёные, будут учёнить в алхимических лабораториях… Магию освоят! Шеф?

Ламмер бросил на него сердитый взгляд, полный неодобрения, но смолчал с самым высокомерным видом.

Чувствуя на себе взгляды, я сказал с сомнением:

– Не знаю, не знаю. Решат, что попали в ад. Только какой-то интересный… Потусторонний мир вымершей расы.

– Чистилище, – уточнил Тартарин.

Я спросил в лёгком удивлении:

– Ты тоже за?

– Воздержусь, – ответил он. – Идея интересная, но больно уж нестандартная. Фёдоров не то предполагал.

– Так это он Ламмера не видел!

– Фёдоров ориентировался на свой век и на своё время, – напомнил я. – Он не мог знать, что мир так дико нетудыкнется.

– Но мы же фёдоровцы?

– С поправкой на время, – ответил я как можно твёрже. – И на уровень общественных изменений. Мы должны быть верны идее Фёдорова, а не форме. Да он вообще-то и не оформлял, а идеи можно толковать, как толкуют Библию.

Южанин пробормотал:

– Тогда не знаю. По той форме, что мы предполагали, уже видно, да и не было у нас никакой формы, а только сама голая идея, вроде взять и поделить… то есть воскресить всех и без базара! А насчет идеи, уже видно, как-то не совсем, даже если сбоку и не слишком всматриваться.

Ламмеру указали на свободное кресло, кресло под ним тут же превратилось в изящный венецианский стул, причудливый и богато украшенный, с подлокотниками из слоновой кости.

Некоторое время ели молча, так же без тоста подняли фужеры с вином и, выпустив из пальцев, позволили им красиво чокнуться над серединой стола, а когда те вернулись в наши растопыренные пальцы, разом осушили.

Прекрасное вино, Южанин умеет сделать каждому своё самое лакомое.

Ламмер в своем блюде ковыряется как бы нехотя, аристократ должон блюсти манеры, но всё равно явно смакует и наслаждается, Южанин сумел угодить и ему, наконец поднял голову и, красиво вытерши губы льняной салфеткой с золотым шитьём по краю, проронил как бы про себя:

– Может, насчёт массового воскрешения обратиться к сингулярам?

Гавгамел с таким лязгом опустил нож и вилку на блюдо, словно старался перерубить его пополам.

– Иди ты!.. Чтобы пришли и всё враз сделали?.. А нам не будет стыдно?.. Стыд – это такое понятие в старое время, что… Эх, ладно! Нет уж, всё сами. Хоть поймём, во что ввязались на самом деле.

Тартарин заметил тихо:

– Я только начинаю краешком, уже страшно. И безнадега какая-то…

Южанин каждый кус мяса запивает добрым глотком вина, сказал задушенным голосом:

– Мне тоже не по себе. Как будто на краю пропасти. Фёдоров не предполагал, как трудно будет в реализации. Он же только идею закинул насчёт воскрешения всех людей на свете! Всё верно, кто спорит, мы им обязаны всей своей жизнью, цивилизацией, прогрессом и вот тем, что сейчас стали наконец-то бессмертными и купаемся в счастье. Но как вернуть долг?

Ламмер чуть приопустил нож и вилку, взглянул в нашу сторону очень серьёзно:

– Долги можно и не отдавать, такое бывало. И не всегда это свинство, а бывают… обстоятельства. Но у нас технические возможности есть, так что никакое оправдание не прокатит. Более того, с каждым днём воскрешение проще. Только мы всё те же самые, хоть и знаем всё на свете и как бы даже умеем… но только как себя заставить?

Тартарин сказал с тем же горестным вздохом:

– Может, пусть другие пробуют?

– Думаю, – прорычал Гавгамел, – уже пробуют. В мире могут оказаться два десятка Пушкиных, а то и сотня. Больше вряд ли, не все любят