* * *

С северной сторонысклон оказался значительно положе. Он почти до вершины был покрыт стелющимся поземле мохнатолапым стланником. По склону мы быстро спустились в долину междудвумя хребтами. Находилась она примерно на той же высоте, что и родник, укоторого мы останавливались днём. Только что с другой стороны горы.

По дну долинкибежала горная речка, около которой мы и заночевали.

Ряха наломалпушистых веток стланника, сделал из них подобие подстилки и с тревогой спросил:

— Ты ночьюсильно брыкаешься?

— А язнаю? — удивилась я. — Это Янтарного надо спрашивать.

Рядом с подстилкойРяха соорудил ночной костер из смолистых корявых стволов и сказал:

— Так и быть,я с краю.

Это означало, чтомне он уступает место около костра.

— Эх, как бышкура сейчас пригодилась, — вздохнула я. — Помнишь, которую ты мне вХвосте Коровы сосватал?

— Ещебы, — отозвался Ряха. — Мировая ведь была шкура, я плохого непосоветую. Где она?

— Дома осталась.Кто же знал…

Я забралась наветки к Ряхе под могучий бок и отключилась, даже не успев додумать мысль о том,что на таком неровном и жестком ложе нипочём не усну.

Ночью былохолодно, но всё-таки Ряха с одной стороны и костёр с другой здорово помогали.

Снов я не видела.И ноги ныли.

* * *

На следующий деньбыл подъем на следующую гору. И спуск. И так до бесконечности день за днём.

Как мрачнопредсказывал Ряха, еда кончилась на четвёртый день, а мы были ещё только всамой сердцевине горного пояса.

Но даже не этобыло печально: Ряха, похоже, простыл во время ночёвок. Костры неспасали, — да и с топливом здесь было плохо, мы были на такой высоте, гдепочти не осталось ни деревьев, ни кустов.

Он не обращалвнимания на появившуюся боль в груди, но останавливаться мы стали чаще, чемраньше, и теперь не из-за меня, а из-за него.

На привалах мыхлебали горячую воду из чайника и подъедали крошки, оставшиеся на дне мешка.

Впереди ужезамаячил хребет, венчавший эту гигантскую горную лестницу, и внушавшийневольное почтение своими размерами. Он был не костистый, как окружающие егогряды, но какой-то округлый, ещё более громадный в своей обманчивой округлости.

— Егоперевалить — и всё, пойдет спуск на равнину, — показал Ряха.

— Тогдапошли, — вздохнула я.

Перед последнимхребтом расстилалось безжизненное плато, которое нам надо было ещё миновать.

А мы уже не шли,мы медленно брели.

И солнце не грелокак раньше, холодно теперь было и днём, и ночью. Я не смотрела по сторонам,тупо шагала за Ряхой, безразлично глядя перед собой и машинально переставляяноги. Камни были у меня перед глазами, камни были у меня в голове.

Мы перебрели черезкаменистое плато, не встретив ни ручья. Посидели у подножья гиганта, пытаясьхоть немного прогнать вцепившуюся в тело усталость, и в который раз полезли насклон. Он оказался никаким не округлым, таким же зубастым и шипастым, как и всете, что мы прошли — просто его громадные размеры сглаживали выпирающие из шкурыскалы.

И снова камни,камни, камни, камни, камни…

Когда впередираздался звон чайника, я не сразу среагировала.

С усилием поднялаголову — и увидела, что Ряха лежит на склоне выше меня.

Ничего не понимая,как могла быстро добралась до него.

— Ряха, тычего?

— Отходилсяя, — прохрипел Ряха. — Всё, не могу больше.

— Ряха,вставай!!! — взвыла я дурным голосом, дёргая его за руку.

— Немогу, — сказал Ряха и затих.

— Да тычто?! — принялась я трясти его. — Ряха, ты не можешь!

Он не отзывался.

Мне стало страшно.

Все Ряхины мышцыбыли при нём, а легкие не выдержали…

Я трясла его,дергала, пинала, — без толку. Подвывая от скрутившего всё внутри ужаса, ятормошила и тормошила лежащего Ряху — но результата не было.

От полногоотчаяния я укусила его в предплечье изо всех сил. На смуглой коже отпечаталисьдва ярко-красных полукруга от моих зубов. Ряха не двигался. Глядя на следсвоего укуса, я тупо замерла, не зная, что же делать дальше…

— Иди безменя, — вдруг прохрипел Ряха, не шевелясь и не открывая глаз. —Кинжал мой забери, остальное не трогай: не умеешь. Иди.

— Ряха, я непойду! — заревела я во весь голос, размазывая слезы и грязь по лицутыльной стороной ладони. — Ряха, ну вставай, пожалуйста… Немного жеосталось… Ты что, с ума сошёл?

— Пошла, ясказал! — выдохнул Ряха и снова замолчал, никак не отзываясь на все моитормошения. Лицо его стало до отвращения спокойным.

Я изо всех силкусала теперь уже свои пальцы, чтобы боль уняла слёзы, помогла придти всебя, — но бесполезно. Кроме отчаяния, ничего внутри не осталось. Аснаружи не было ничего, кроме каменистых горных склонов.

Я посидела около лежащегоРяхи, потом полезла вверх, как он велел.

Потом спустилась,вспомнив, что не взяла кинжал. И поняла, что не хочу его брать.

Попыталасьпередвинуть Ряху с острых камней на более ровный пятачок — и не смогла, сил нехватило. Отцепила чайник.

Полезла наверх счайником в руке. Прошла чуть дальше, чем в первый раз.

Поняла, чтоРяха-то живой ещё. Меня затошнило, и я вернулась.

Снова сидела околонего, пиная чайник в закопчённый бок. Гребень, который осталось перевалить,нависал над нами морской волной. Мертвым дном воздушного моря лежало позадисерое плато.

Я подумала, чтосколько не сиди, а конец один — снова стала подниматься по склону.

Отошла хвостов надесять и поняла, что ухожу от лежащего Ряхи навсегда.

Навсегда. А онживой…

Повернула обратно.

И тут в моиметания вмешалась погода. Я совсем не обращала внимания на то, что творитсявокруг. А небо заволокло тучами и пошёл снег.

Крупные, белые,пушистые, невесомые хлопья летели на оскаленные горы. Эти хлопья были нежнеелегчайшего лебяжьего пуха и изящнее распустившихся цветов вишни. Они нежноложились на блестящие скалы.

Это былаудивительно красивая смерть.

Вот теперь и дляменя гребень стал совершенно недоступен. Снег в горах — гибелен. Осознав это, ястранным образом успокоилась и снова спустилась вниз, опасно скользя на камняхуже при таком пока тонком слое снежного покрова.