Хотелось, ойхотелось мне сказать, как тогда в экипаже, когда после пожара на складахПрофессору: «Если мы такие умные, то почему так славно попались?» Нопромолчала. И так ясно, почему.

Потому что знать,как надо — это одно, а делать, как надо — совсем другое. Со стороны очень легкозамечать чужие ошибки.

Ни я, ни Ряхаименно на этой дороге и не бывали никогда. А никто из бывавших не говорил, чтокаменные поля так обширны и непроходимы.

— Что делатьбудем? — спросила лишь я.

— Тянутьвремя. Раз уж мы сюда влетели, нельзя теперь поля до темноты проскакивать.Поэтому коня придерживай, не вырывайся вперёд меня. До ночи дотянем, а тампосмотрим.

Это оказалосьтруднее, чем удирать во весь мах. Чуть мы сбавили скорость, — четвёркастала подбираться к нам ближе.

Ряха пуганул их,резко остановившись и несколько раз выстрелив. Одна из стрел — на излёте —всё-таки кого-то зацепила. Без особого урона, но расстояние между нами иразъездом увеличилось. Принимать открытый бой с Ряхой они не рискнули.

Ныряя то вниз, товверх по каменистой пустоши, мы незаметно приблизились к горам. Теперь они непросто были рядом, но словно давили на всё окружающее своей огромной массой.

У меня внутричто-то ёкало, когда я смотрела в их сторону, — склоны, гребни, пикизагораживали теперь полнеба. Лишь в одном месте, впереди, туда, куда бежаладорога, горный монолит проседал, образуя единственно проходимый перевал в этойчасти Шестого Угла Чрева Мира.

Второй перевал былдалеко на северо-востоке, дорога, которая вела к нему, огибала Гору надгородком не слева, как наша, а справа, потом через мост уходила на ту сторонуГадючки. Там она раздваивалась, кому нужен был перевал, сворачивали направо,кому солевые скважины — налево. Но эта дорога, по которой мы сейчас тянулись,считалась удобнее, да и перевал тут был ниже.

Я уже не раз и недва вспомнила слова Ряхи «ещё наскачешься»: с каждым часом ехать было всёнеудобнее и неудобнее. Натёрла-таки с непривычки определенные части тела. Ряха,к моей жгучей зависти, сидел в седле, как влитой.

Наконец сталотемнеть.

Четверо оживились.Словно волки, почуявшие, что загнанная добыча начинает сдавать, они сталисокращать расстояние.

Ряха сделал ещёнесколько выстрелов, предупреждая, что обрадовались они рано и в темнотеприближаться к нам так же опасно, как и при ярком солнце.

Потом сказал:

— Слушай сюдавнимательно, Двадцать Вторая. Сейчас мы рванём, как только за вон тот бугорперевалим. Нам нужно ложбину быстро проскочить. Потом спешиваемся. Поняла?

— Алошади? — не поняла я.

— А лошадидальше пусть бегут. Налегке. Свернуть им всё одно некуда.

— А мы?

— А мыпопытаемся каменным полем уйти. Это лучше, чем быть зажатыми на дороге с двухсторон. Среди камней у них преимущество маленькое.

— Ряха, мы жетам ноги переломаем!!! — ужаснулась я.

И днём-то этибесконечные камни, не округлые, как речные валуны, а гранёные, острые все — отмаленьких, величиной с копыто коня до больших, размером с дом — серые, чёрные,пепельные… свежие, словно только что отколотые от скального массива, — этикамни вызывали страх. А сейчас их контуры сливались в один, где там выступ, гдепровал — непонятно…

— У меняпочти не осталось стрел, — уронил мрачно Ряха. — На мечах я один счетверыми не справлюсь. От тебя же проку никакого, хорошо ещё, что прямосидишь, на боль в стёртой заднице не жалуешься.

— Ряха, надо— так надо, — глухо сказала я, видя, как неуклонно приближаетсяматово-темный на фоне темно-прозрачного неба бугор, после которого нам придётсянестись во весь мах.

— Не бойся,Двадцать Вторая, ты — везучая! — рыкнул Ряха. — В подобных игрищахтаким, как ты, голову на третье мгновение от начала сносят, а ты уже суткижива.

— Какимтаким? — зло крикнула я.

Конь вынес меня нагребень, где пахнущий горным снегом ветер ударил в лицо, разворошил волосы.

Над Отстойникомлежала ночь. Луны не было, лишь звёзды светились в южной половине, — ветерснова толкал в долину тучи, залёгшие было на вершинах гор. И это тоже входило вРяхин план.

— Штатским, —проорал в ответ Ряха, бросая взгляд назад, в темноту. — Чайник не забудь,ты за него отвечаешь! Всё, пора!

И он огрел моегоконя. Потом своего.

Мы понеслисьгалопом вниз.

Лента дороги,выложенная мелким белым щебнем, негромко сияла в темноте, словно вобрав в себясвет солнечного дня. На её мерцающей белизне позади нас маячили четыре грязныхпятна. Бугор заслонил их.

Вот теперь япочувствовала до костей, что наездилась надолго. Стёртые и сбитые места отнюдьне обрадовались быстрой скачке.

Широким махом мыминовали низменность, взлетели на лобное место. Четвёрка пока отставала, —их не было видно.

Снова вниз.

Щебень неприятнохрустел под копытами. Эх, куда лучше нестись по плотной, пружинящей земле,гулко отдающейся на каждый шаг, когда в лицо дует тёплый, а не ледяной ветер ипахнет над ночным полем терпкой полынью и сладкой мятой. А ещё лучше лететь…

В глянувшемсячем-то ему месте Ряха остановил коней, сдёрнул мешок, отцепил так дорогой егосердцу чайник от задней луки моего седла и вручил мне. Пустил наших скакуновдальше одних, огрев их хорошенько мечом в ножнах. Кони понеслись так, словно имкрылья приделали. Похоже, они только обрадовались, что их ноша куда-то свалила.

Мы ушли со светлойдороги вправо.

Рядом с дорогойбыла непроглядная темень.

И оттого, чтосквозь эту темень летела сияющая путеводная лента, чернота камней казалась ещёмрачней, чем на самом деле.

Мы отошли, точнееотковыляли недалеко, укрылись за массивным камнем. Ряха приготовил лук,оставшиеся стрелы.

— Молчи. Недвигайся. Руками не шевели. Чайник не задень. Хвост возьми в руки, —шёпотом приказал он. — Сядь на мешок удобнее. И ради Сестры-Хозяйки,замри…

Я безропотно селана мягкие пироги и прочие вкусные вещи.

Сидеть, недвигаясь, было тяжело, но в темноте малейшее движение могло обернуться скинутымкамешком, шорохом щебня, — а мы должны были раствориться среди каменныхполей, если хотели исчезнуть.

Прошло немноговремени, — и услышали топот четверых.

Разумеется, тут жезачесалось во всём теле, заныло всё, что могло ныть, — в общем, жуткозахотелось пошевелиться. Хоть чуть-чуть. Хоть чихнуть.

«Не смей!» —приказывала я себе. — «Жить хочешь — не смей!» И щипала себя за кончикхвоста.