Точнее, второйбольшой привал, потому что пройти полдня, ни разу не остановившись, боги,может, и могут, — а вот люди никак.

Фляга была почтипустая. Выпили.

Я смотрела на лицоРяхи, — оно было ярко-малиновое. Мое, наверное, не лучше. Оскалив зубы,Ряха стянул мешок и спрятался от солнца за большой камень. Снова снял сапоги.

Пузырей на егоногах теперь не было. Были раны.

— Ох, ну идерёт, — пожаловался он, отцепляя флягу и передавая мне. — Пытка. Ещёчуть-чуть, и не смогу я идти… Словно раскалённым железом ступни ласкают. Пей.

Я глотнула ипередала ему. Тоже села в тень. Мы молчали, только дышали жадно, словно воздухдолжен был скоро кончиться, как вода во фляге.

Потом силы ко мневернулись. Просто сидеть стало скучно. Я покосилась на Ряху, — онполулежал, пристроив голову на мешок и закрыв глаза. Портянки егопроветривались, разложенные на слоистой плите — пот, высыхая, образовывал наних белые солевые пятна, кровь — бурые.

Камень, которыйвстал между нами и солнцем, был громадный, высотой с одноэтажный дом, чёрный, всеребристых прожилках. С одного бока не такой отвесный, как с других.

Я поколупалапрожилки, выковыривая блёстки. Оказалось, слюда. Встала, обошла камень кругом.По пологому его боку решила забраться наверх.

Это не заняломного времени.

Очутившисьнаверху, я выпрямилась, блаженно подставляя лицо прохладному ветру, гулявшемунад каменной россыпью. Сразу стало лучше. Вот здесь я надышалась по-настоящему.Ветер дул с гор, пах снегом.

С высоты камня яувидела, что до края полей осталось немного, — и мы выйдем к подножиюгоры, похожей на шлем — такой же лобастой.

— Ряха! —заорала я. — Там трава виднеется. Зелёная. Представляешь?!

— ХвалаМедбрату, — пробурчал из-под камня Ряха. — Давно пора. А то у меняуже все крепкие слова в расход вышли.

— Давай мешокпонесу, — предложила я, освеженная горным ветром.

— Давай.

Чтобы достичь краяполей, нам пришлось идти ещё часа три.

Я обливалась потомпод мешком с едой и мрачно думала, что, похоже, вторая зазноба души не чает вРяхе, под завязку мешок набила. Лучше бы он за неё дрался, а не за эту жаднуюгрудастую корову.

Оружия Ряха мне неотдал. Так и нёс сам, ковыляя, как стреноженная лошадь. Он поменял тактику:раньше для облегчения боли ругался вообще, но после привала принялся поливатьбранными словами персонально начальника Службы Надзора за Порядком. С такойстрастью, что начальник неминуемо должен был поперхнуться от икоты насмерть,если не врут, что человек икает, когда его вспоминают.

Мы шли и шли.

И вдруг насталмиг, когда камни кончились. За спиной они вздымались бесконечными россыпями, ноноги мои уже стояли на плотном травяном ковре. Это было так необычно! Я всталана границе земли и камня, точнее не встала, а присела — одну руку положила надёрн, другую — на горячую плиту. И замерла.

Ряха, лишь толькокаменные зубы остались позади, скинул сапоги и побрёл по траве босиком. Сноваругаясь непроходимыми ругательствами, но теперь уже от облегчения.

— Думал, недойду, — сказал он, облегчив душу. — Теперь надо воду найти.

Я последовала егопримеру и разулась. Идти по пружинящей траве было удивительно приятно.

— Раз трава,значит, где-то ручей обязательно есть, — бурчал Ряха, обшаривая взглядомместность. — Ага, похоже, там.

И он направился кгруппе кустов.

В неглубокойлощине, заросшей тальником, тёк ручей, причем тёк интересно: рождался в горах,выскакивал на равнину, а потом уходил в каменные поля, теряясь там, где-тоглубоко под камнями. Быстрая вода ручья остро блестела на солнце, каким-токолючим блеском.

Мы припали к воде,как лошади на водопое. Она была холодная, зубы ломило.

Потом Ряха выбралукромное место и, по-хозяйски оглядев его, сказал:

— Вот здесь ижить будем, — его величественный, практически королевский вид немногопортили босые ноги.

— Долго? —спросила я, сбрасывая мешок с едой на траву.

— Пока у меняступни не подживут, — освободился от оружия Ряха. — Иначе я по горамне ходок. А наш путь теперь — по бездорожью. Перевалы-то закрыты. Дураковшарить по всему Отстойнику, нас вылавливая, нет — будут выходы стеречь. Этоправильно. Я бы так тоже сделал.

— А мы?

— А мыпопытаемся через горы уйти.

— А почемупопытаемся?

— Потому, —мрачно сказал Ряха. — В горах сама поймешь. Чайник давай.

И он сталразводить бездымный костерок.

— Еды у насмало, — вздохнул он.

— Да тычто? — изумилась я. — Полный мешок.

— Если бы мыпрямо сейчас через горы пошли — тогда да. Но неизвестно, когда я сапогинатянуть смогу. А босым по горам не пройдёшь.

— А куда мыпопадём, если горы перевалим? — поинтересовалась я.

— А всё равнокуда. Нам главное из Отстойника выбраться, потому что кругом места, где сдорогами получше, — рассудительно объяснил Ряха, подкладывая веточки вкостёр.

— Ряха, —сказала я. — Как ты думаешь, мои в Огрызке живы?

— Незнаю, — сказал Ряха. — Не думай об этом.

— Какэто? — удивилась я.

— Вот так. Имты своими терзаниями не поможешь, а себя ослабишь. Силы береги. Это толькокажется, что мы в безопасности. Мы в мышеловке, — Ряха встал, взял чайники пошёл к воде.

— А я не могуне думать… — пробурчала я ему вслед.

— А тыучись, — посоветовал, не оборачиваясь, Ряха. — Пока время есть.

* * *

У ручья мы сиделинеделю.

Блестящий красавецчайник превратился в закопчённого трудягу. Чайниковая хозяйка его любилабольше, чем мы, наверное, сил не жалела, начищая до блеска. Мне же было леньсчищать с него сажу песком и холодной водой, а Ряха вообще не придавал этомуникакого значения.

Ряхины ногизаживали, но еда в мешке таяла, как он и предсказывал. А живности в узкомпромежутке между каменными полями и горами не было, не устраивало её этоскудное место.

Когда Ряха снованатянул сапоги, мешок опустел на две трети.

— Завтра нарассвете выходим, — сказал он скучно.

Рассвело.

Поднявшееся надморем солнце осветило крутые бока гор. Мы затушили костёр, почистили чайник,собрали вещи и полезли вверх.