Ярре проглотил кусок твердой и тягучей словно подметкасолонины, которой его угостила странная компания, заел печеной репой. Он неответил, только кивнул в сторону окружающей костер шестерки.

— И куда ж ты направляешься-то, Ярре?

— В Вызиму.

— Ха! Так и нам ведь в Вызиму! Во совпадение-то! А,Мильтон? Ты Мильтона-то помнишь, Ярре?

Ярре не помнил, не был уверен, видел ли его вообщекогда-нибудь. Впрочем, Мэльфи тоже слегка преувеличивал, величая его другом.Это был сын бондаря из Элландера. Когда они вместе посещали начальную храмовуюшколу, Мэльфи регулярно и чувствительно колотил Ярре и называл его при этомублюдком, зачатым без отца и матери в крапиве. Так тянулось около года, поокончании которого бондарь забрал сына из школы, поскольку стало ясно, чтоподросток годен исключительно для бочек. Так Мэльфи, вместо того чтобы в потелица своего познавать секреты чтения и чистописания, в поте того же лицастрогал клепки в мастерской отца. А когда Ярре выучился и по рекомендации храмабыл принят на должность помощника писаря в городском суде, бондарь-сын, попримеру отца, кланялся ему в пояс, совал презенты и демонстрировал дружбу.

— … в Вызиму идем, — продолжал свое повествованиеМэльфи. — В армию. Все мы туда как один в армию идем. Вон те, понимаешь,Мильтон и Огребок, сыновья кметовы, по данной повинности набраны. Сам знаешь…

— Знаю. — Ярре окинул взглядом кметовых сыновей,светловолосых, одинаковых как братья, грызущих какое-то неизвестное испеченноена углях едово. — По одному с десяти ланов. Ланный контингенс.[29] А ты,Мэльфи?

— Со мной, — вздохнул бондарев сын, — всевышло так: по первому разу, когда цеха должны были выделять рекрутов, отецоткупился и жребий не тянул. Но номер не прошел, пришлось тянуть второй раз,потому как так решил город… Сам знаешь…

— Знаю, — снова подтвердил Ярре. —Дополнительный набор контянгенса Совет города Элландера установил законом отшестнадцатого января. Это было необходимо, учитывая опасность нильфгаардскогонападения.

— Нет, Щук, ты токо послушай, как поеть, — хрипловлез в разговор крепкий и остриженный чуть не наголо тип, которого называлиОкультихом и который первым окликнул его на мосту. — Господинчик! Вумниккакой!

— Умник, — протяжно поддержал второй крупныйпарень с вечно прилепленной к круглой физиономии глуповатой усмешкой. —Мудрила, ишь!

— Заткнись, Клапрот, — медленно прошепелявил тот,кого называли Щуком, самый старший среди них, рослый, с отвислыми усами иподбритым затылком. — Ешли умник, годитша пошлушать, кады треплецца.Пользительношть от того могет быть. Наука, значицца. А наука никому никогда ненавредила. Ну, почти никогда. И почти никому.

— Что верно, то верно, — согласился Мэльфи. —Он, Ярре, стало быть, и впрямь не дурак, читательный и писательный… Ученый. Онже ж в Элландере за судебного писаря трудился, а в храме Мелитэле у него впопечительности цельный книгосбор был…

— А чего ж тады, любопытштвую, — прервал Щук,рассматривая Ярре сквозь дым и искры, — такой шубедно-храмовшко-зашранныйкнижник делает на вызимшком большаке?

— Как и вы, — повторил юноша. — В армию идузаписываться.

— А чегой-то, — глаза Щука блеснули, отражая свет,как глаза большой рыбины в свете лучины на носу лодки, — чего,интерешуюшь, шудебно-храмошкой мудрец в армии найтить могет? Потому как ведь непо набору идет? Э? Ведь же кажный дурак знаеть, што храм ишключен ижконтингенша и не обяжан рекрутов поштавлять. Да и то ишшо кажный дурень жнает,што кажный шуд швого пишарчука от шлужбы могет защитить и не объявлять. Дык какже энто получаецца, милшдарь чиновник?

— Иду в армию добровольцем, — объяснилЯрре. — Сам иду, по своей воле, не по контингенсу. Частично по личнымпобуждениям, но в основном из чувства патриотического долга.

Компания взревела громким гудливым, хоровым хохотом.

— Гляньте, ребяты, — проговорил наконец Щук, —какие шупроворечивошти порой в человеке шидят. Две натуры. Вот, парень.Кажалошь бы, ученый и бывалый, к тому ж, нешомененно, от рожжения не дурак.Жнать бы должен, што на войне творицца, понимать, кто кого бьет и того и глядишовшем доконает. А он, как шами шлышали, беж принуждения, по швоей воле, изпатеротичной обяжанношти, хотит к проигрываюшшей партии приштать.

Никто не прокомментировал. Ярре тоже молчал.

— Этакая патеротичная обяжанношть, — сказалнаконец Щук, — обнаковенно больноголовым пришучна, хочь, может, ихрамово-шудебным вошпитанникам тож. Но тута речь шла и о каких-то личныхпобуждениях. Шильно я любопытштвую, какие это такие личные побуждения у его?

— Они настолько личные, — отрезал Ярре, — чтоя не стану о них говорить. Тем более что вы, милсдари, и о своих побуждениях неочень торопитесь рассказать.

— Глянь-ка, — проговорил, нарушив минутную тишину,Щук, — ежели б какой-никакой проштак так шо мной жаговорил, то б он ш ходупо мордашам огреб. Но ежели ученый пишарчук… Такому прошшаю… на первый раж. Иотвечу: я тожить до войшка иду. И тожить добровольцем.

— Дабы, словно какой больноголовый, пристать кпроигрывающим? — Ярре сам удивился, откуда в нем вдруг взялось стольконаглости. — Попутно обирая странников на мостах?

— Он, — захохотал Мэльфи, упреждая Щука, —все еще обижается на нас из-за засады на мосте. Перестань, Ярре. То так,игранка была. Шутковали мы. Невинная такая шутка-то! Верно, Щук?

— Ага. — Щук зевнул, щелкнул зубами. —Игранки такие, невинные. Жижнь тошклива, ошовеешь вконец. Точно навродетеленка, которого в жареж ведут. Потому токмо шуткой, либо игранкой ее шебеможно ражвешелить. Ты так не шшитаешь, пишарчук?

— Считаю. В принципе.

— Ну и порядок. — Щук не спускал с него слезящихсяглаз. — Потому как иначе никчемной был бы иж тебя для наш компаньон, илучче б тебе в Выжиму одному идтить. Да хочь бы и сразу.

Ярре смолчал. Щук потянулся.

— Я шказал, што хотел. Ну, ребяты, пошутковали мы,поигралишя, а теперича и передохнуть надыть. Ежели к вечеру хочим в Выжимупопашть, то ш шолнышком отправляцца будем.

* * *