словно выжженная клеймом. В этот день он получил всю сумму за свой компаунд: один миллион двести тысяч найра. Человек, который купил у него компаунд, принес деньги в черном нейлоновом пакете. Они с Элочукву, выпучив глаза, трясущимися руками пересчитывали деньги, его голос срывался от безвозвратности того, что он сейчас сделал. Он вспомнил и то, что после ухода Элочукве и покупателя ему позвонил Джамике и сообщил, что внес плату за обучение, а теперь Нонсо должен срочно вернуть ему эти деньги, а также выслать плату за содержание.

Осебурува, будучи его духом-хранителем, без устали оберегающим его, я тут же погружаюсь в сожаления, когда думаю о его сношениях с этим человеком и обо всем последовавшем за этим. Еще больше меня беспокоит факт отсутствия у меня каких бы то ни было подозрений. И если и возникали хоть малейшие дурные предчувствия касательно Джамике, то его громадная щедрость тут же их гасила. Мой хозяин – и я с ним – думал, что Джамике не всерьез обещает заплатить за обучение своими деньгами, чтобы мой хозяин не спешил с продажей дома и птицы, а дождался хорошего покупателя. И поэтому он с недоверием ехал в интернет-кафе на Джос-стрит, где получил документ, который, по словам Джамике, ему требовался для получения визы: «письмо о безусловном зачислении», этот документ был прислан ему с помощью изобретения, которое умеет красиво располагать слова на экране. Письмо, как он увидел, было отправлено ему той самой женщиной, с которой они только что разговаривали, – Дехан.

И теперь, проходя мимо группы играющих на поле белых студенток и курящих белых мужчин, он вспомнил, как служащий кафе распечатал для него письмо, а он отправился прямо в банк с деньгами и попросил перевести эквивалент 6500 евро Джамике Нваорджи – Джамике Нваорджи на Кипр. Он дождался, когда деньги перевели, вернулся домой с чеком, свидетельствующим, что банк конвертировал его найра в евро по курсу 127 найра за каждый евро. Он посмотрел на цифры, которые служащая банка подчеркнула как итоговые: 901 700 и остаток от суммы, за которую он продал свой компаунд, – 198 300. Он вспомнил теперь, что, когда ехал из банка, его мысли раздваивались между благодарностью Джамике и тревогой в связи с расставанием с Ндали, а еще было беспокойство из-за ощущения, что он, может быть, предал родителей.

Если теперь в глубине души мой хозяин с осторожностью и подозрительностью относился к мотивациям других людей, то в Тобе он видел искреннее желание помочь ему. И опять, Чукву, он решил вознаградить этого человека, позволив ему встать у руля. Такие люди, как Тобе, часто за свои труды довольствуются ощущением собственной значимости, которое они получают, ведя в атаку армию численностью в одного человека, серьезно покалеченную, разоруженную, деморализованную. Такие люди, как Тобе, нередко не требуют никакой платы за свои труды, им достаточно чувства удовлетворения, которое они получают, ведя за собой свою – серьезно потрепанную, разоруженную, упавшую духом – пехоту численностью в одного бойца. Я видел это много раз.

Теперь, сказал Тобе, они должны пойти в «ТиСи Зираат Банкаси», и он знает, где находится этот банк – в центре Лефкоши, рядом со старой мечетью.

– И что мы там будем делать? – спросил мой хозяин.

– Спросим насчет денег.

– Каких денег?

– Денег за содержание, которые Джамике, этот глупый вор, должен был положить на счет, открытый на твое имя.

– Хорошо, тогда пойдем. Спасибо, братишка.

И они сели в автобус до центра города, такой же автобус, который днем ранее приезжал в аэропорт, чтобы забрать студентов, пока он ждал Джамике. В автобусе сидели несколько человек – турок, или турок-киприот, каковыми, как он начал догадываться, здесь были почти все. Женщина сидела, положив розовый пластиковый пакет на колени, рядом с ней – еще одна, желтоволосая девица в солнцезащитных очках, в другой день он бы с такой глаз не сводил. Двое мужчин в шортах, футболках и шлепанцах стояли за водительским сиденьем, болтали с водителем. Позади моего хозяина и Тобе сидели чернокожие мужчина и женщина. Тобе их знал – они прилетели тем же самолетом, что и он. Мужчину звали Боде, а женщину Ханна, они говорили о том, что в Лагосе в десять раз лучше, чем в Лефкоше. Громкоголосый Тобе присоединился к их разговору. Он не соглашался с ними, говорил, что, помимо всего прочего, на Северном Кипре хорошие дороги и не отключают электричество. И даже валюта у них лучше.

– Сколько стоит доллар на их деньга? Одна целая две десятые турецких лиры за доллар. А наша? Сто двадцать! Вы представляете? Сто двадцать с чем-то найра! За обычный доллар. А как насчет евро – одна и семь. И вы говорите, лучше?

– Но чем же наша деньга хуже? – сказал другой человек. – Они в Нигерии найра просто девальвируют. Если хорошо посмотреть, вот, сам увидишь, пойди поменяй сто найра – получишь один теле, что ты здесь купишь на один теле?[65] У нашей деньги просто нуль больше. Вот почему турка люди называют один тысяча один миллион.

– Да, это то же самое. Я согласен. Гана сделала то же самое…

– Вот именно!

– Они отменили нули и выпустили новые деньги, – продолжил Тобе.

Чукву, мой хозяин слушал вполуха, он уже запретил себе что-либо говорить. Он решил, что только те, у кого все хорошо, могут вести такие пустые разговоры. А его мысли были далеко. Он теперь обитал в новом мире, куда его, худого и обессиленного, выбросила судьба, как насекомое на влажное бревно. Поэтому он позволял себе оглядывать автобус, и как ослабевшая муха присаживается куда попало, так и взгляд его застревал то на картинках, что красовались на стенах автобуса до самой крыши, то на надписях на незнакомом языке на двери. А потому именно он первый заметил двух турецких девушек, севших в автобус на последней остановке близ чего-то похожего на площадку по продаже автомобилей с жирной надписью ЛЕВАНТ ОТТО. Еще он заметил, что девицы явно говорят о его соотечественниках и о нем, потому что они смотрели в их, нигерийцев, сторону, а следом за девицами в их сторону стали смотреть и другие пассажиры, понимавшие язык, на котором говорили девицы. Потом одна из них помахала моему хозяину, а другая двинулась к нему. Мой хозяин молча выругался, потому что ни с кем не хотел говорить, не хотел, чтобы его сгоняли с влажного бревна. Но он знал, что уже поздно. Женщины решили, что он будет говорить с ними, подошли к нему