Емеля снова сделал страдальческое выражение, но Ирена так нанего глянула, что он не смел перечить. Зубы у Емели оказались крепкие – такиекрепкие, что волосяной, не слишком-то новой веревке было против них долго непродержаться. Вскоре Емеля уже с отвращением отплевывался, а Ирена разминалакисти. Когда пальцы смогли свободно двигаться, она подтолкнула Емелю, чтобы тотповернулся на бок, и принялась распутывать веревку, которая связывала его руки.Наконец он сам смог развязать себе ноги, а вслед за тем, приподнявшись,навалился на возницу!

Бедняга был так ошеломлен внезапным нападением, что толькопискнул жалобно, разжал руки, выпустив вожжи, и повалился навзничь. Знаменитыйгречневик упал рядом. Ирена подхватила вожжи, а Емеля насел на возницу и мигомсвязал его теми самыми веревками, которыми несколько минут назад был спутансам.

Лошадь, почуяв чужую руку, мгновенно встала и, сколько нипонукала ее Ирена, не желала двинуться с места.

– Куда ты нас вез, Спирька? – спросил Емеля, зло глядя навозницу. – Ну, говори!

– Прости, Христа ради, Емелюшка, – застонал тот. – Но ты самзнаешь, мы люди подневольные. Куда велено, туда и везем. А велено было вМакридино доставить…

– Кем велено?

– Известно кем – немчином поганым… – вздохнул Спирька. –Разве мог я ослушаться?

– Госпожа Макридина меня давно хотела у старого графакупить, – сказал Емеля Ирене. – Она больно до молодых мужиков охоча, ей всеравно, крепостной он или вольный.

У Ирены было свое мнение насчет того, почему Емеля былпродан Макридиной, но высказать его она не успела: Емеля вдруг всполошеннохлопнул себя по бокам.

– Батюшки-светы! Ты исчезла, я исчез… Да ведь Матреша решит,что мы сбежали! Сбежали вместе! Она мне этого в жизни не простит!

– Матрешин гнев – это самая малая беда из тех, которыесвалились на наши головы, мой дорогой Софокл, – холодно сказала Ирена. –Послушай, что я тебе расскажу, и ты поймешь, что я права.

Она рассказала Емеле обо всем, о чем знала наверняка и о чемдогадывалась: о письме Лаврентьева, о деньгах и бумагах, скрытых в тайникестарого графа. Она не скрыла от него ничего… даже той лунной ночи, которуюпровела на темно-красной, обитой бархатом скамейке в театральной зале вобъятиях Берсенева. Емеля то вскидывал на нее глаза, то опускал, то крестился,то хлопал себя по лбу…

– Событий ход тебе понятен, а я, глупец, пока что непостигну всей глубины коварных замыслов Адольфа… – пробормотал он, и Иренаневольно засмеялась. Как давно не слышала она драматического речитатива Емели!Если он заговорил на сценический манер, значит, темные тучи, которые сошлисьнад их головами, лишь только Игнатий и Ирена появились в Лаврентьеве, началиразвеиваться.

– Емелюшка… – послышался жалобный голос, и Емеля с Иринойобернулись к связанному вознице. – Отпустите вы меня, Христа ради! Мукамученическая тут лежать на жердях, да с руками связанными!

– Ничего, потерпи! – буркнул Емеля без малейшего намека намилосердие. – Мы лежали, и ты полежишь.

– А после вы со мной что сделаете? – продолжал стонатьСпирька. – Вожжами придавите? На первом суку вздернете?

Емеля и Ирена в ужасе переглянулись. Даже подобия столькровожадных замыслов не входило им в головы! Однако Спирьку отпускать никакнельзя!

– Лежи покуда! – зверски глянул на него Емеля. – Тампоглядим, что с тобой делать. Может, отпустим, а может быть… – Онмногозначительно умолк, глядя на Спирьку с выражением, сделавшим бы честьКалигуле или Ричарду III.

Несчастный возница облился слезами страха:

– Не убивайте! А я вам кое-что про Адольфа Иваныча, немчинагнусного, скажу. Он ведь бежать из Лаврентьева задумал.

– Что?! – разом вскричали Ирена и Емеля.

– Святой истинный крест! – Спирька заелозил на жердях,пытаясь, по-видимому, выдернуть из-под себя связанные руки и перекреститься, ноэто было невозможно, а потому он перестал дергаться. – Святой, говорю,истинный! Сам слышал, как Адольф Иваныч приказал Булыге отогнать на постоялыйдвор к Яшке Шарагину лучшего коня, на котором легко можно было бы до Нижнегодоскакать, и предупредить Яшку: Адольф-де Иваныч на вечерней заре прибудет.

– Что-то ты темнишь, – недоверчиво пробормотал Емеля. –Зачем коня на постоялый двор гнать, если можно сразу уехать?

– За что купил, за то и продаю, – всхлипнул Спирька. – Чтослышал, то и говорю!

– Все понятно… – пробормотала Ирена. – Все правильно! АдольфИваныч решил скрыться. Не знаю, что там приключилось, добыл он деньги или нет,однако скрыться все же решил. Видимо, он опасался навлечь на себя подозрения,уезжая на резвом скакуне, поэтому решил под шумок отправить с ним Булыгу. Асам, наверное, втихаря исчезнет из имения на той жалкой тихоходной клячонке,которая, всем известно, версту пройдет – и станет на полчаса. А то и пешкомуйдет! Доберется Адольф Иваныч до постоялого двора, а там ему дорога на хорошемконе открыта на все четыре стороны!

– Может, оно и так, – согласился Емеля. – Даже очень можетбыть, что так.

– Мы должны его перехватить, – решительно сказала Ирена. –Перехватить – и поквитаться за все! Нужно ехать на шарагинский постоялый двор,и чем скорей, тем лучше.

– Скорей не получится, – вздохнул Емеля, с сомнением глядяна лошадь, которая стояла, низко свесив голову, и тянулась к траве, росшей наобочине. – С этой чертовой животиной Стрелкой один только Спирька сумеетуправиться.

– Да ведь ты конюх! – возмутилась Ирена.

– Конюх-то я конюх, а со Стрелкой не слажу. Она и шагу несделает без Спирьки!

Ирена попыталась и сама заставить лошадь двигаться, и Емелянукал и тпрукал несколько минут – все без толку. Но лишь только развязалиСпирьку и он взял в руки вожжи, Стрелка приободрилась и выразила готовностьвполне оправдать свое наименование.

– Стрелка – она одна такая умная животина на свете! –горделиво сказал Спирька. – Одна-единственная!

Ирена тихонько вздохнула, вспомнив еще одного умнейшегоскакуна… но мысли мигом перетекли на его хозяина, а этого никак нельзя былодопустить.

– Ну что ж, повезешь нас ты, – сказала она Спирьке. – Толькознай: чуть что…

И она свела брови, от души надеясь, что придавала своемулицу самый грозный и устрашающий вид. Рядом корчил ужасные гримасы вошедший вроль Софокл.