Она снова была в Смольном. Озираясь на каждом шагу, робея ипрезирая свой страх, она бежала вниз по черной лестнице. Это было строжайшезапрещено: поймай Ирену на месте преступления, наверняка вызвали бы родителей кгоспоже начальнице… позорище, ужас, не видать тогда ни золотой медали, ни дажеобычного похвального листа! – но случай никак нельзя было упустить. Ведь нынчедежурил добрый привратник, который никогда не отказывался сбегать в ближайшую лавчонкуза сладостями для пансионерок. Там, конечно, драли втридорога, пользуясьблизостью к институту, но зато, чудилось, во всем белом свете нельзя былоотыскать таких марципанов и миндальных пирожных, как там!

– Бедняжечки вы, барышни, ох, бедняжечки, – бормоталпривратник, торопливо принимая от Ирены деньги и воровато оглядываясь. –Оголодали на казенных харчах… вестимо, охотца добренького, сладенького… Неизвольте беспокоиться – все принесу, как обычно, ну а за труды нам бы…

– За труды сдачу оставь себе, как обычно, – велела Ирена,отправляясь в обратный путь.

– Соблазняешь одного из малых сих? – усмехнулся братСтанислав, когда Ирена рассказала ему про услужливого привратника, благодарякоторому заточение молоденьких пансионерок казалось порой не столь уж тяжким. –Наверняка он тратит эту сдачу либо на шкалик в ближайшей распивочной, либо натабак!

Станислав ошибался. Привратник не пил, не курил, зато былтаким же великим лакомкой, как и барышни-смольнянки. Нет-нет, он оставалсяравнодушен к марципанам и миндальным пирожным! Предметом его чревоугодническойстрасти были гречневики. Так назывались постные пироги. Их выпекали изгречневой муки в особых глиняных формочках и продавали чаще всего в пост. Но онпредпочитал их всякой скоромной пище! Гречневик выглядел как обжаренный со всехсторон столбик высотой вершка в два: к одному концу у́же, а к другому –шире. Ирена Сокольская, которая, по отчаянности и бесстрашию, чаще всегообщалась с услужливым привратником, была прекрасно осведомлена, что на копейкуторговец отпускает пару таких гречневиков, при этом он разрезает их вдоль и избутылки с постным маслом, заткнутой пробкой, сквозь которую пропущено гусиноеперо, поливает внутренность гречневика маслом и посыпает солью.

Именно такой гречневик маячил сейчас перед глазами Ирены.Правда, он был очень большой… и оказался почему-то поставленным на головукакого-то мужика, чья широкая, обтянутая ветхим армяком спина покачиваласьперед ней. Потребовалось некоторое время, чтобы осмыслить: да ведь это ненастоящий гречневик, а шапка – довольно высокая, без полей, чуть приплюснутаясверху, – которая несколько напоминала пирог своей формою, а оттого тоженазывалась «гречневик». Осознала Ирена также, это мужик в «гречневике» –возница, который погоняет лошадку, запряженную в телегу, где лежит она, Ирена.А лежит она на охапке соломы, которая неважно защищает от жердей, покрывающихдно. Небось все тело от них в синяках, ведь телега пляшет на ухабистой дороге.Руки у Ирены связаны спереди, а рядом с ней лежит какой-то человек. Она ощущалатепло его тела.

Повернула голову – да так и ахнула: Софокл! Связан кудакрепче, чем она, – по рукам и ногам, во рту кляп, глаза закрыты – то ли безпамяти, то ли спит.

Куда их везут? Почему они связаны?!

Ирена уже приоткрыла рот, чтобы закричать, позвать возницу,спросить, куда ее везут, как вдруг вспомнила…

Вспомнила – и с силой прижала к лицу связанные руки, потомучто слезы так и хлынули из глаз. Нет! Не надо вспоминать о предательстве иразбитом сердце. Это делает ее слабой. Очень глупо лежать и рыдать, изображаяиз себя жалкую жертву, которую влачат на заклание. Надо придумать, как сбежать.Сбежать самой и спасти бедолагу Емелю. Наверняка Берсенев решил избавиться отнего потому, что Емеля мог бы подтвердить: у Игнатия была жена, которая можетпретендовать на часть наследства. О Господи, какой ужас, как страшно, чточеловек с такими глазами продал душу мамоне и не боится брать на себя столькогреха!

Чем больше думала о нем Ирена, тем в большую яростьприходила. Бесчестие, которое он ей нанес, можно смыть только кровью! Если онакогда-нибудь доберется домой, если отец и брат узнают, как обошелся с нейБерсенев…

Одна старинная история пришла ей на память. Накануне выпускаиз Смольного они с девочками украдкой, таясь от классной дамы, читали вырезкуиз газеты о некоем бедном, но удивительно благородном чиновнике П., которыйзастрелил действительного статского советника А., когда тот возвращался изцеркви от венца с молодою женою. Рассказывали, будто А. обольстил сестру П. идаже прижил с нею двоих детей, все время обещая жениться, а сам взял да исыграл свадьбу с другой девушкою, очень богатой наследницей! Город был полонслухами, однако П. не открывал причину своего преступления. Во время суда отнего требовали именем государя, чтобы он сознался, за что убил А., однако П.отвечал так (о, сколько девичьих слез было пролито над этими газетнымистрочками, источающими истинное душевное благородство!): «Причину моегопоступка может понять и оценить только Бог, который и рассудит меня». П.приговорили к высылке на Кавказ солдатом с выслугою…

Нет. Ирена не станет подвергать риску жизнь и судьбулюбимого брата. Она сама расквитается с Берсеневым за его гнусноепредательство. Но это впереди. Сначала… сначала нужно спастись. Если возницаотвезет ее в Макридино, бежать окажется куда труднее. Нужно сделать это сейчас,а потому – хватит! Хватит думать о Берсеневе!

Она толкнула Емелю в бок раз и еще раз. Он не шевелился.Ирена неловко приподнялась и укусила его в плечо.

Подействовало! Емеля так и подпрыгнул, и можно быловообразить, какой крик вырвался бы из его рта, не окажись этот рот забиткляпом.

– Тише, Софокл! – прошипела Ирена, глядя в изумленные глазаЕмели. – Повернись ко мне.

Опасливо покосившись на возницу, который, по счастью, и неподозревал о том, что творилось за его спиной, она повыше подняла связанныеруки и попыталась подцепить края кляпа (на счастье, это была не деревяшка, авсего лишь скомканная тряпка). Получалось плохо. Ирена наклонилась к Емеле, схватиласьза краешек тряпки зубами и потянула. Дело пошло, и довольно скоро рот Емели былсвободен.

Несколько мгновений он ничего не мог сказать, толькомучительно шевелил затекшими челюстями. Ирена нетерпеливо смотрела на него и,как только с лица Емели исчезла страдальческая гримаса, подсунула свои руки кего рту и шепнула:

– Постарайся перегрызть веревку.