– И вы ее так сильно любите? – сказала Мотя безжизненно.

– В этом-то и дело, – ответил Петя.

– Желаю вам счастья, – чуть слышно произнесла Мотя.

– Да, но я хочу, чтобы ты мне посоветовала как друг: что мнетеперь делать? Как поступить?

– Напишите ей письмо, раз вы ее так любите.

– А что такое – любить! На время не стоит труда, а вечнолюбить невозможно, – сказал Петя, слегка завывая.

– Желаю вам счастья, – сказала Мотя, и вдруг глаза у неесделались как у кошки, так что Петя даже испугался. Она повернулась и быстропошла назад.

– Постой, куда же ты! А подснежники? – закричал Петя.

– Желаю вам счастья, – сказала она, не оборачиваясь.

Петя побежал за ней, путаясь в плаще, и догнал. Она сбросилас плеча его руку и пошла еще быстрее.

– Чудачка, я же пошутил! Неужели ты не понимаешь, что япошутил? Чудачка, шутки не понимаешь… – бормотал Петя. – Чего же тысердишься?..

Теперь, когда она сердилась, она ему нравилась вдвое больше.Скрипя башмаками, Мотя пробежала через весь выгон и лишь на улице пошламедленней.

Петя шел с ней рядом, уговаривая:

– Я же пошутил. Неужели ты не понимаешь, что я пошутил? А тысердишься, чудачка!

– Я не сержусь, – тихо сказала Мотя.

Порыв ревности уже прошел, она была прежняя Мотя.

– Ну давай помиримся, – сказал Петя.

– Я с вами не ссорилась, – ответила она и даже слегкаулыбнулась, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь видел, как они ссорятся наулице.

Петя был смущен, но в душе торжествовал. В общем, это былоочень удачное любовное свидание.

Все дело испортил Женька, который, оказывается, давно ужеследил за ними вместе с ватагой своих мальчишек. Теперь эта ватага следовала заними на приличном расстоянии и время от времени хором кричала:

– Жених и невеста, тили-тили-тесто!

Однажды в начале апреля Гаврик вернулся из типографиигораздо позже, чем всегда. Петя сидел в сарайчике и повторял геометрию.

– На Ленских приисках солдаты стреляли в рабочих, – сказалГаврик с порога и, не снимая шапки, сел на кровать.

Из разговоров, которые уже давно велись на БлижнихМельницах, Петя узнал, что далеко в Сибири, в глухой тайге, на реке Ленесуществуют золотые прииски, где рабочие живут в каторжных условиях. Былоизвестно также, что в конце февраля на одном из приисков, где рабочих мучилиособенно сильно, началась забастовка и были посланы депутаты на другие прииски.Стачкой руководили беки, а меки уговаривали рабочих стачку прекратить и пойтина мировую с администрацией. Но рабочие не послушали меков, и стачка сталавсеобщей. Теперь уже бастовало свыше шести тысяч рабочих. Таковы были последниесведения, разными путями дошедшие с берегов Лены.

Гаврик сидел, бросив между колен вытянутые руки, и смотрелна лампу под зеленым абажуром, которая отражалась в его неподвижных зрачках. Онглубоко и редко дышал – переводил дух, – видимо, очень торопился из типографиидомой.

Петя сначала не вполне понял все значение того, что сказалГаврик. Слишком просто, без выражения, были произнесены эти слова: «Солдатыстреляли в рабочих». Но, еще раз взглянув на Гаврика, на его осунувшееся,неподвижное лицо, Петя вдруг понял смысл этих слов.

– Как это – стреляли? – спросил он, чувствуя, что его лицостановится таким же неподвижным, как у Гаврика.

– А так. Очень просто! – грубо сказал Гаврик. – Изтрехлинейных винтовок. Рота, пли! Залпом.

– Откуда ты знаешь?

– Сам набирал телеграмму. Нонпарелью, шестым кеглем. Тричаса назад получена. Должна идти сегодня в номер… если не снимут. От них можноожидать всякой подлости… Ну, я пошел, – сказал он, решительно вставая.

– Куда?

– В мастерские к Терентию. Оказывается, у него сегодняночная сверхурочная.

С этими словами Гаврик вышел.

Пете стало не по себе одному в сарайчике. Он догнал Гавриказа калиткой. Они молча шли в прозрачной темноте апрельской ночи. В палисадникахуже робко белели начинающие цвести яблони, а в это время в Сибири еще былазима, трещали морозы и замерзшая река Лена лежала под снегом как мертвая.

Петя вышел без шинели, ему стало холодно. Он сунул руки врукава гимназической курточки и весь сжался, торопливо шагая рядом с Гавриком.Где-то в церкви пробило одиннадцать. Люди в домиках спали. Всюду было темно,только под воротами железнодорожных мастерских, отражаясь в рельсах, горелаэлектрическая лампочка. Сторож спал. Из будки высовывалась пола его овчинноготулупа.

Петя и Гаврик обошли корпус паровозного цеха, заглядывая впыльные, кое-где разбитые стекла, откуда лился беспокойный свет пылающегогорна. Петя увидел громадный паровоз, висящий в воздухе на цепях. Под нимходили рабочие. Петя сразу узнал фигуру Терентия со стальным маслянистымшатуном на плече, который он поддерживал одной рукой за конец, обернутый чернойтряпкой.

Путейский инженер в форменной фуражке и тужурке спогончиками, расставив ноги, стоял в стороне, держа перед собой развернутыйлист кальки, которую он рассматривал, как газету.

Все это Петя уже много раз видел, и в этом не было ничегонеобыкновенного, а тем более зловещего. Но сейчас Петя испытывал страх. Емуказалось, что сию минуту цепи лопнут и висящий паровоз всей своей тяжестьюупадет на людей. На один миг это чувство сделалось так реально, что мальчикзакрыл глаза.

Но в это время Гаврик вложил в рот два пальца и свистнул.Терентий обернулся и стал всматриваться в темные стекла, мутно отражавшиеэлектрические лампочки цеха. Потом он тяжелым, мягким движением всего своегобольшого туловища скинул с плеча шатун и на вытянутых руках отнес в сторону. Скороон появился из-за угла и подошел к мальчикам.

– Чего тебе? – глядя на Петю, спросил он Гаврика.

– На Ленских приисках солдаты стреляли в рабочих, – негромкосказал Гаврик. – Сегодня пришла телеграмма из Иркутска. Я на всякий случайтиснул десять экземпляров. – И он подал Терентию листочек свежего оттиска.