— Я видит фас всё фремя сидеть, пить, не ехать, толькопить, зольдат!

— Нет у меня документов, миляга, — ответил Швейк. —Господин поручик Лукаш из Девяносто первого полка взял их с собой, а я осталсятут, на вокзале.

— Was ist das Wort «миляга»?[57] —спросил по-немецки фельдфебель у одного из своей свиты, старого ополченца. Тот,видно, нарочно всё перевирал своему фельдфебелю и спокойно ответил:

— «Миляга» — das ist wie «Herr Feldwebl».[58]

Фельдфебель возобновил разговор со Швейком:

— Документ долшен каждый зольдат. Пез документ посадитьauf Bahnhofs-Militarkommando der lausigen Bursch, wie einen tollen Hund.[59]

Швейка отвели в комендатуру при станции. В караульномпомещении он нашёл команду, состоявшую из солдат вроде старого ополченца,который так ловко перевёл слово «миляга» на немецкий язык своему прирождённомуврагу — начальнику-фельдфебелю.

Караульное помещение было украшено литографиями, которыевоенное министерство в ту пору рассылало по всем учреждениям, где бывалисолдаты, по казармам и военным училищам.

Первое, что бросилось бравому солдату Швейку в глаза, былакартина, изображающая, согласно надписи на ней, как командующий взводомФрантишек Гаммель и отделённые командиры Паульгарт и Бахмайер Двадцать первогострелкового его величества полка призывают солдат к стойкости. На другой стеневисел лубок с надписью:

«УНТЕР-ОФИЦЕР 5-ГО ГОНВЕДСКОГО ГУСАРСКОГО ПОЛКА ЯН ДАНКОРАЗВЕДЫВАЕТ РАСПОЛОЖЕНИЕ НЕПРИЯТЕЛЬСКИХ БАТАРЕЙ».

Ниже, направо, висел плакат:

«ПРИМЕРЫ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОЙ ДОБЛЕСТИ».

Текст к этим плакатам с вымышленными примерамиисключительной доблести сочиняли призванные на войну немецкие журналисты.Такими плакатами старая, выжившая из ума Австрия хотела воодушевить солдат. Носолдаты ничего не читали: когда им на фронт присылали подобные образцыхрабрости в виде брошюр, они свёртывали из них козьи ножки или же находили имещё более достойное применение, соответствующее художественной ценности исамому духу этих «образцов доблести».

Пока фельдфебель ходил искать какого-нибудь офицера, Швейкпрочёл на плакате:

«ОБОЗНИК РЯДОВОЙ ИОСИФ БОНГ».

Санитары относили тяжелораненых к санитарным повозкам,стоявшим в готовности в неприметной ложбине. По мере того как повозкинаполнялись, тяжелораненых отправляли к перевязочному пункту. Русские,обнаружив местонахождение санитарного отряда, начали обстреливать егогранатами. Конь обозного возчика Иосифа Бонга, состоявшего при императорскомтретьем санитарном обозном эскадроне, был убит разрывным снарядом. «Бедный мойСивка, пришёл тебе конец!» — горько причитал Иосиф Бонг. В этот момент он самбыл ранен осколком гранаты. Но, несмотря на это, Иосиф Бонг выпряг павшего коняи оттащил тяжёлую большую повозку в укрытие. Потом он вернулся за упряжьюубитого коня. Русские продолжали обстрел. «Стреляйте, стреляйте, проклятыезлодеи, я всё равно не оставлю здесь упряжки!» И, ворча, он продолжал снимать сконя упряжь. Наконец он дотащился с упряжью обратно к повозкам. Санитарынабросились на него с ругательствами за длительное отсутствие. «Я не хотелбросать упряжи — ведь она почти новая. Жаль, думаю, пригодится», —оправдывался доблестный солдат, отправляясь на перевязочный пункт; только тамон заявил о своём ранении. Немного времени спустя ротмистр украсил его грудь серебряноймедалью «За храбрость»!

Прочтя плакат и видя, что фельдфебель ещё не возвращается,Швейк обратился к ополченцам, находившимся в караульном помещении:

— Прекрасный пример доблести! Если так пойдёт дальше, унас в армии будет только новая упряжь. В Праге, в «Пражской официальной газете»я тоже читал об одной обозной истории, ещё получше этой. Там говорилось овольноопределяющемся докторе Йозефе Вояне. Он служил в Галиции, в Седьмомегерском полку. Когда дело дошло до штыкового боя, попала ему в голову пуля.Вот понесли его на перевязочный пункт, а он как заорёт, что не даст себяперевязывать из-за какой-то царапины, и полез опять со своим взводом в атаку. Вэтот момент ему оторвало ступню. Опять хотели его отнести, но он, опираясь напалку, заковылял к линии боя и палкой стал отбиваться от неприятеля. А тутвозьми да и прилети новая граната, и оторвало ему руку, аккурат ту, в которойон держал палку! Тогда он перебросил эту палку в другую руку и заорал, что этоим даром не пройдёт! Бог знает чем бы всё это кончилось, если б шрапнель неуложила его наповал. Возможно, он тоже получил бы серебряную медаль задоблесть, не отделай его шрапнель. Когда ему снесло голову, она ещё некотороевремя катилась и кричала: «Долг спеши, солдат, скорей исполнить свой, даже еслисмерть витает над тобой!»

— Чего только в газетах не напишут, — заметил одиниз караульной команды. — Небось сам сочинитель и часу не вынес, отупел быот всего этого.

Ополченец сплюнул.

— Был у нас в Чаславе один редактор из Вены, немец.Служил прапорщиком. По-чешски с нами не хотел разговаривать, а когдаприкомандировали его к «маршке», в которой были сплошь одни чехи, сразупо-чешски заговорил.

В дверях появилась сердитая физиономия фельдфебеля:

— Wenn man иду drei Minuten weg, da hort man nichtsanderes als: «По-цешски, цехи».[60]

И, уходя (очевидно, в буфет), приказал унтер-офицеру изополченцев отвести этого вшивого негодяя (он указал на Швейка) к подпоручику,как только тот придёт.

— Господин подпоручик, должно быть, опять стелеграфисткой со станции развлекается, — сказал унтер-офицер после уходафельдфебеля. — Пристаёт к ней вот уже две недели и каждый день приходит стелеграфа злой как бес и говорит:

— Das ist aber eine Hure, sie will nicht mit mirschlafen.[61]

Подпоручик и на этот раз пришёл злой как бес. Слышно было,как он хлопает по столу книгами.

— Ничего не поделаешь, брат, придётся тебе пойти кнему, — посочувствовал Швейку унтер. — Через его руки немало ужесолдат прошло и старых и молодых. — И он ввёл Швейка в канцелярию, где застолом, на котором были разбросаны бумаги, сидел молодой подпоручик свирепоговида.

Увидев Швейка в сопровождении унтера, он протянулмногообещающе:

— Ага!..