Швейк встал и вместе с железнодорожником подошёл к тормозу снадписью: «В случае опасности».

Железнодорожник счёл своим долгом объяснить Швейкуустройство всего механизма аварийного аппарата:

— Это он верно сказал, что нужно потянуть за рукоятку,но он соврал, что тормоз не действует. Поезд безусловно остановится, так кактормоз через все вагоны соединён с паровозом. Аварийный тормоз должендействовать.

Во время разговора оба держали руки на рукоятке, и поистинеостаётся загадкой, как случилось, что рукоять оттянулась назад и поездостановился.

Оба никак не могли прийти к соглашению, кто, собственно,подал сигнал тревоги. Швейк утверждал, что он не мог этого сделать, —дескать, он не уличный мальчишка.

— Я сам удивляюсь, — добродушно говорил онподоспевшему кондуктору, — почему это поезд вдруг остановился. Ехал, ехал,и вдруг на тебе — стоп! Мне это ещё неприятнее, чем вам.

Какой-то солидный господин стал на защиту железнодорожника иутверждал, что сам слышал, как солдат первый начал разговор об аварийныхтормозах.

Но Швейк всё время повторял, что он абсолютно честен и взадержке поезда совершенно не заинтересован, так как едет на фронт.

— Начальник станции вам всё разъяснит, — решилкондуктор. — Это обойдётся вам в двадцать крон.

Пассажиры тем временем вылезли из вагонов, раздался свистокобер-кондуктора, и какая-то дама в панике побежала с чемоданом через линию вполе.

— И стоит, — рассуждал Швейк, сохраняя полнейшееспокойствие, — двадцать крон — это ещё дёшево. Однажды, когда государьимператор посетил Жижков, некий Франта Шнор остановил его карету, бросившисьперед государем императором на колени прямо посреди мостовой. Потом полицейскийкомиссар этого района, плача, упрекал Шнора, что ему не следовало падать наколени в его районе, надо было на соседней улице, которая относится уже крайону комиссара Краузе, — и там выражать свои верноподданническиечувства. Потом Шнора посадили.

Швейк посмотрел вокруг как раз в тот момент, когда кокружившей его группе слушателей подошёл обер-кондуктор.

— Ну ладно, едем дальше, — сказал Швейк. —Хорошего мало, когда поезд опаздывает. Если бы это произошло в мирное время,тогда, пожалуйста, бог с ним, но раз война, то нужно знать, что в каждом поездеедут военные чины: генерал-майоры, обер-лейтенанты, денщики. Каждое такоеопоздание — паршивая вещь. Наполеон при Ватерлоо опоздал на пять минут иочутился в нужнике со всей своей славой.

В этот момент через группу слушателей протиснулся поручикЛукаш. Бледный как смерть, он мог выговорить только:

— Швейк!

Швейк взял под козырёк и отрапортовал:

— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, на менясвалили, что я остановил поезд. Чудные пломбы у железнодорожного ведомства нааварийных тормозах! К ним лучше не приближаться, а то наживёшь беду и с тебязахотят содрать двадцать крон, как теперь с меня.

Обер-кондуктор вышел, дал свисток, и поезд тронулся.

Пассажиры разошлись по своим купе, Лукаш не промолвил большени слова и тоже пошёл на своё место. Швейк, железнодорожный служащий икондуктор остались одни.

Кондуктор вынул записную книжку и стал составлять протокол опроисшествии. Железнодорожник враждебно глядел на Швейка. Швейк спросил:

— Давно служите на железной дороге?

Так как железнодорожник не ответил, Швейк рассказал случай содним из своих знакомых, неким Франтишеком Мличеком из Угржиневси под Прагой,который тоже как-то раз потянул за рукоятку аварийного тормоза и с перепугулишился языка. Дар речи вернулся к нему только через две недели, когда онпришёл в Гостивар в гости к огороднику Ванеку, подрался там и об негоизмочалили арапник.

— Это случилось, — прибавил Швейк, — в тысячадевятьсот двенадцатом году в мае месяце.

Железнодорожный служащий открыл дверь клозета и заперся там.

Со Швейком остался кондуктор, который стал вымогать у негодвадцать крон штрафу, угрожая, что в противном случае сдаст его в Табореначальнику станции.

— Ну что ж, отлично, — сказал Швейк, — я непрочь побеседовать с образованным человеком. Буду очень рад познакомиться стаборским начальником станции.

Швейк вынул из кармана гимнастёрки трубку, закурил и,выпуская едкий дым солдатского табака, продолжал:

— Несколько лет тому назад начальником станции Свитавабыл пан Вагнер. Вот был живодёр! Придирался к подчинённым и прижимал их гдемог, но больше всего наседал на стрелочника Юнгвирта, пока несчастный сотчаяния не побежал топиться. Но перед тем как покончить с собою, Юнгвиртнаписал начальнику станции письмо о том, что будет пугать его по ночам.Ей-богу, не вру! Так и сделал. Сидит вот начальник станции ночью у телеграфногоаппарата, как вдруг раздаётся звонок, и начальник станции принимает телеграмму:«Как поживаешь, сволочь? Юнгвирт». Это продолжалось целую неделю, и начальникстанции в ответ этому призраку разослал по всем направлениям следующуюслужебную депешу: «Прости меня, Юнгвирт!» А ночью аппарат настукал ему такойответ: «Повесься на семафоре у моста. Юнгвирт». И начальник станции ему повиновался.Потом за это арестовали телеграфиста соседней станции. Видите, между небом иземлёй происходят такие вещи, о которых мы и понятия не имеем.

Поезд подошёл к станции Табор, и Швейк, прежде чем всопровождении кондуктора сойти с поезда, доложил, как полагается, поручикуЛукашу:

— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, меняведут к господину начальнику станции.

Поручик Лукаш не ответил. Им овладела полная апатия.

«Плевать мне на всё, — блеснуло у него в голове, —и на Швейка и на лысого генерал-майора. Сидеть спокойно, в Будейовицах сойти споезда, явиться в казармы и отправиться на фронт с первой же маршевой ротой. Нафронте подставить лоб под вражескую пулю и уйти из этого жалкого мира, покоторому шляется такая сволочь, как Швейк».

Когда поезд тронулся, поручик Лукаш выглянул в окно и увиделна перроне Швейка, увлечённого серьёзным разговором с начальником станции.Швейк был окружён толпой, в которой можно было заметить формыжелезнодорожников.

Поручик Лукаш вздохнул. Но это не был вздох сожаления. Когдаон увидел, что Швейк остался на перроне, у него стало легко на душе. Даже лысыйгенерал-майор уже не казался ему таким противным чудовищем.

* * *

Поезд давно уже пыхтел по направлению к Чешским Будейовицам,а на перроне таборского вокзала толпа вокруг Швейка всё не убывала.

Швейк доказывал свою невиновность и настолько убедил толпу,что какая-то пани даже сказала: