– Есть и другие, – пояснил он. – Конечно, надвигающийся взрыв не позволил мне забрать все, так что сокровища монахов теперь разбросаны по морскому дну. Но все же, согласись, тут есть чем развлечься молодому человеку, пока он дожидается свадьбы… Что скажешь, Жозина? Молчишь?.. Проклятье! Что с тобой? Эй! Надеюсь, ты не собираешься падать в обморок? Ох уж эти несносные женщины, не могут, потеряв миллиард, не грохнуться без чувств! Было бы из-за чего!

Но Жозефина не «грохнулась без чувств», по выражению Рауля. Смертельно побледнев, она встала и протянула к нему руку. Она хотела оскорбить врага. Хотела ударить его. Но ей не хватало воздуха. Ее руки заметались, как руки утопающего, беспорядочно бьющие по воде, и она с хриплыми стонами рухнула на кровать.

Рауль невозмутимо ждал, когда закончится ее приступ. Однако у него было припасено еще несколько слов, и он, не в силах промолчать, добавил с усмешкой:

– Что ж, признай, что я обыграл тебя вчистую! Плечи мадам коснулись ковра! Ты в нокауте! Разгром по всем фронтам – что, разве не так? Я хотел, чтобы ты это почувствовала, Жозефина. Ты уйдешь отсюда, понимая, что бессильна против меня! И – что самое лучшее – понимая, что тебе придется отказаться от своих привычных уловок. Я буду счастлив вопреки тебе, как и Кларисса, и у нас с ней будет много детей. Вот сколько новостей, которые тебе придется принять.

Он почти бегал по комнате, все больше веселясь:

– Ну что ж поделать, если тебе просто не повезло! Ты объявила войну человеку, который в тысячу раз сильнее и хитрее тебя, бедная моя девочка. Ей-богу, я и сам поражаюсь своей силе и хитрости! Какое мастерство, какая изобретательность, интуиция, энергия, прозорливость! Настоящий гений! Ничто не ускользает от меня. Я читаю мысли моих врагов, как открытую книгу. Все их намерения становятся мне известны. Вот сейчас, например, ты поворачиваешься ко мне спиной, верно? Ты лежишь ничком на кровати, и я не могу видеть твоего прекрасного лица? Ладно! Но я отлично знаю, что теперь ты запускаешь руку за корсаж и достаешь пистолет, а потом ты…

Он не докончил фразу. Калиостро резко обернулась, в руке у нее был пистолет…

Прозвучал выстрел. Но Рауль, который был к этому готов, успел перехватить ее руку и, выкрутив, направить дуло на саму Жозефину Бальзамо. Она упала, пораженная в грудь.

Сцена была такой жестокой, а развязка такой неожиданной, что юноша растерянно замер перед недвижным телом, глядя на белое, как бумага, лицо.

Однако Рауль не испытывал никакой тревоги. Он ни секунды не верил, что она умерла, и, наклонившись над Жозиной, убедился, что ее сердце действительно бьется. Он надрезал ножницами ее корсаж. Пуля, влетев под углом, скользнула по касательной, задев плоть немного выше черной родинки на правой груди.

– Пустяковая рана, – сказал Рауль, подумав, впрочем, что смерть такой женщины была бы справедлива и желательна.

Молодой человек по-прежнему держал ножницы в руке острием вперед, задаваясь вопросом, не обязан ли он испортить эту слишком совершенную красоту, чтобы таким образом лишить Жозефину ее главного оружия? Глубокий крестообразный разрез через все лицо наверняка оставит по себе рубцы, которые обезобразят буграми ее кожу… какое это было бы справедливое наказание, какая полезная предосторожность! Скольких несчастий, скольких преступлений это позволило бы избежать!

Но у него не хватало мужества, и он не хотел присваивать себе право судить и казнить. И потом – он слишком любил ее раньше…

Рауль долго стоял, не шевелясь и глядя на нее с глубокой грустью, мешавшейся с горечью и отвращением. Борьба вымотала его. Жозефина была его первой большой любовью, но вместо этого чувства, в которое неопытное сердце привносит столько свежести и о котором хранят самые сладкие воспоминания, ему запомнится лишь чувство обиды и ненависти. На его губах залегла горькая складка, а в душе остался неизгладимый след.

Жозефина глубоко вздохнула и подняла веки. И тогда он понял, что больше не может ее видеть, не может даже думать о ней.

Открыв окно, Рауль прислушался. Ему почудилось, что со стороны Лестницы Кюре кто-то идет к дому. Наверное, Леонар обнаружил, что весь маневр свелся к захвату чучела, и, беспокоясь за Жозефину Бальзамо, спешил к ней на помощь.

«Пусть он найдет ее здесь и увезет! – подумал он. – Живую ли, мертвую ли! Счастливую или несчастную! Мне все равно!.. Ничего больше не хочу о ней знать. Хватит! Хватит этого ада!»

И, не сказав ни слова, не взглянув на женщину, которая умоляюще протягивала к нему руки, он ушел…

На следующее утро Рауль вновь появился в замке. Чтобы не бередить душевные раны Клариссы, которые, как он понимал, еще слишком свежи, он даже не пытался увидеться с ней. Но, узнав, что Рауль здесь, молодая девушка сама вышла к нему, и он мгновенно ощутил, что милосердное время сделало свою работу. Ее щеки порозовели. В глазах светилась надежда.

– Кларисса, – сказал ей Рауль, – в первые же дни вы обещали прощать меня за все…

– Мне не за что вас прощать, – возразила девушка, думая в эту минуту об отце.

– Увы, Кларисса, я причинил вам много зла. Я и себе причинил его очень много, поэтому я прошу не только вашей любви, но и вашей заботы и защиты. Вы нужны мне, Кларисса, чтобы я изгнал из памяти ужасные воспоминания, вернул себе веру в жизнь и поборол слабости, которые тянут меня туда… куда я не хочу идти. Если вы мне поможете, я уверен, что стану честным человеком. Я искренне этого хочу и обещаю, что вы будете счастливы. Вы согласны стать моей женой, Кларисса?

Она протянула ему руку.

Эпилог

Как и предполагал Рауль, вся сложная сеть, созданная для похищения баснословных сокровищ, осталась в тени. Самоубийство Боманьяна, похождения Пеллегрини, загадка графини Калиостро, ее бегство, взрыв на «Светлячке» – все эти факты и обстоятельства правосудие не смогло или не захотело связать между собой. Записки кардинала-архиепископа были то ли уничтожены, то ли исчезли. Соратники Боманьяна разъехались кто куда, предпочтя хранить молчание.

Заподозрить, что Рауль сыграл во всей этой истории какую-то роль, было тем более трудно, так что его свадьба прошла, не привлекая ненужного внимания. Каким чудом ему удалось жениться под именем виконта д’Андрези? Без сомнения, все дело в том волшебном эффекте, который производят две пригоршни драгоценных