находится в затруднительном положении и запрашивает перемирия, — приказывал он, — и растолкуй, что это абсурдно, так как при подобном обороте дел я лишился бы отвоеванных преимуществ». Жозеф, у которого было даже меньше, чем у маршалов, иллюзий по поводу безнадежности ситуации, ничего не печатал и ничего не говорил относительно последних писем своего брата. Он просто сидел, уставившись в них, как банкрот на пачку неоплаченных векселей. Затем к нему поступило последнее письмо брата, в котором тот, сравнивая свою собственную уверенность с уверенностью людей из своего окружения, добавлял в качестве приписки: «Сегодня я господин в такой же степени, что и при Аустерлице! Не позволяй никому в Париже преувеличивать достоинства Национальной гвардии!» Никто этого и не делал. Парижане, которые уже готовили белые кокарды для прихода Бурбонов, молились за то, чтобы ничего не вышло из похвальбы Жозефа по организации обороны города, так как в противном случае русские могли бы обойтись с Парижем подобно тому, как восемнадцать месяцев назад французы обошлись с Москвой.

Но им не следовало бы тревожиться. Жозеф никогда не был претендентом на военную славу, и, приказав Жюли бежать на запад, забрав с собой детей, он вскоре последовал за ней, направившись в Рамбуйе, а затем в Шартр. Приблизительно через день у него возникли слабые угрызения совести из-за своего отъезда, и он сделал вялую попытку воссоединиться с императором в Фонтенбло, но дорога между братьями теперь была забита вражескими колоннами, которые 1 августа вступили в Париж, и Жозеф изменил свое намерение, удалившись с императрицей в Блуа на Луаре.

Маршалы приняли решение перестать притворяться, будто поток может быть перехвачен и повернут вспять. После короткого совещания делегация, состоявшая из прежних республиканцев Лефевра и Нея, вошла к Наполеону и начальнику штаба Бертье и заявила, что император должен принять те условия, которые сможет, и что разрушительной войне должен быть положен конец. Когда Наполеон ответил, что сам возьмет на себя командование войсками, Ней грубо заявил ему, что солдаты будут подчиняться своим руководителям, а Бертье, который в течение восемнадцати лет работал рядом с Наполеоном, не обмолвился при этом разговоре ни словом. Наполеону пришлось воспринять неизбежное, и двое из маршалов были посланы в Париж объявить, что он готов отречься от престола в пользу своего сына. Но для такого решения уже было слишком поздно. Мармон, старейший друг Наполеона, уже проводил свои части через линии союзников в Версаль, и всем было ясно, что даже рядовые солдаты Великой армии были готовы обменять Наполеона на мир.

Сообщения о сдаче Парижа и о предательстве Мармона подтолкнули императора к подписанию почти безоговорочного отречения от власти. В ту самую ночь он проглотил яд, но лишь вызвал у себя рвоту. Это не была серьезная попытка совершить самоубийство. Он отказался от трона и воспринял поражение потому, что у него не было альтернативы, но в глубине своего сердца он все еще верил, что какой-нибудь сверхъестественный поворот судьбы вскоре снова превратит его в повелителя Европы. Зачем же еще нужно было ему сопровождать свой акт отречения от престола условием, что каждый из его братьев и сестер должен получать ежегодную пенсию, эквивалентную 20 тысячам фунтов стерлингов?

В Блуа все были в смятении. Ничего, кроме слухов, туда не поступало, и Жозеф, к которому теперь присоединился и Жером, предпринял сознательную попытку взять письмо с последними инструкциями из Фонтенбло и убедить императрицу и ее ребенка бежать к югу по Луаре. Она отклонила эту идею, предпочитая устремиться под покровительство своего отца, так что все они выехали в Орлеан, где и были встречены представителями провинциальных властей с достоверными сведениями об отречении. Посыльный интересовался не столько семьей Наполеона, сколько судьбой наличности и бриллиантов, которые бежавший двор сохранял при себе. Они сдали все вместе со знаменитым Регентским бриллиантом и маленьким королем Рима, и им больше ничего не оставалось делать, так как поступили сообщения, что Наполеон направляется в ссылку и что Франц, император Австрии, собирается взять свою дочь и ее трехлетнего сына под свою защиту. Итак, мрачные прогнозы мадам матушки наконец сбылись, и империя, титулы, троны и богатства исчезли подобно орудийному дыму.

Император, освободившись от своей охраны, 20 апреля направился в крохотное королевство на острове Эльба. К этому времени семья рассыпалась, бывшие короли или принцессы удалились в места, которые сулили им максимальную безопасность и комфорт, и, хотя они более двадцати лет зависели от щедрости своего брата и были обязаны ему всем, что имели, каждый из них втайне решил извлечь максимум возможного из ситуации.

Оглядываясь на падение французского правительства в 1814 году, трудно не сравнить его с тем, что случилось при почти подобных обстоятельствах в 1870-м и 1940 году. Самодержцы Европы вступили в Париж в 1814 году как победители страны, которая доминировала над ними со времен французских триумфов 1793-го и 1794 года. В последующие два десятилетия возвышения Наполеона народы Испании, Голландии, Италии и Германии стали объектом безжалостных поборов французских сборщиков налогов, опиравшихся на штыки армии. А Россия, хотя и не бывшая под оккупацией, ужасно пострадала от вторжения на ее территорию и разрушения Москвы. Принимая все это во внимание, не стоило бы удивляться, если бы вступившая во Францию коалиция была преисполнена решимости заставить ее дорого заплатить за целое поколение угнетенных и обратить против семьи Бонапарта ту мстительность, которую проявил Бисмарк в 1871 году, когда он похвалялся, что не оставит французам ничего, кроме глаз для пролития слез. Ничего подобного не произошло. К самому Наполеону относились с уважением, а его братья и сестры ни в коей мере не были наказаны за участие в двадцатилетних кутежах за счет Европы. Все, что требовалось от них, это оставаться во Франции и воздерживаться от вмешательства в политическую жизнь.

Подобная снисходительность не проявлялась некоторыми из прежних подданных императора, и события, связанные с его переездом в свое островное королевство, являются наглядным уроком непостоянства народной любви. В рядах армии все еще были люди, готовые умереть за него, но гражданские лица, особенно на юге, придерживались иных взглядов. В некоторых случаях во время переезда Наполеона его чуть не линчевали родители и жены, которые потеряли своих сыновей, мужей, отцов и братьев, и, если бы не бдительность сопровождавших его русских, британских и австрийских офицеров, он вряд ли бы достиг Средиземноморья живым. В одном из городков Наполеон увидел свое изображение повешенным, а в другом, переодевшись в австрийского офицера, он обсуждал возможность своего убийства с девицей, служившей в придорожной гостинице.

Никто никогда