Викторио склонился вперед в кресле и похлопал Да Гаму по плечу. Раздутая рука выглядела ужасно, она была грубой и неприятной, да еще и кожа потрескалась и облезала.

— Ты можешь попробовать пойти против меня. Может, у тебя хватит целеустремленности, может, даже есть навыки. Может быть. Или ты можешь стать моим партнером. Моим партнером и богатым человеком. Очень богатым.

Да Гама взвесил предлагаемые варианты.

— Хорошо, — тихо ответил он.

Викторио улыбнулся и протянул руку. Ругая себя, Да Гама потянулся к ней, чтобы пожать. Но старик резко вдохнул воздух.

— Что ты делаешь? — спросил Викторио.

— Я думал…

— Я хочу получить те двадцать анн, о которых мы говорили. Давай.

Порывшись в кармане, Да Гама извлек несколько монет Шахджи. Рука старика оказалась сухой, как песок.

Викторио откинулся на спинку кресла. На лице были написаны удовлетворение и измождение. Маус забрал монеты у Викторио, поцеловав кончики пальцев старика. Да Гама отвернулся.

В саду у Бельгаумского дворца, между двумя огромными манговыми деревьями, медленно раскачивались качели. Платформа была подвешена на веревках толщиной в женское запястье. Веревки покрыли ватной прокладкой, а потом шелками различных оттенков и привязали к углам платформы. Она раскачивалась в тени, оставаясь идеально ровной. За стенами сада под ленивым солнцем раздавался треск цикад.

Платформа была обита мягкой материей, и создавалось впечатление большой, медленно двигающейся комнаты. Среди валиков и подушек дремали три женщины. Слепая женщина мурлыкала себе под нос, пока качели раскачивались взад и вперед. Ее сухой голос сливался со скрипом веревок и веток. Другая женщина сидела, подоткнув под спину подушку, и читала длинную книгу на пальмовых листьях.

Последняя из трех качалась с полуприкрытыми глазами. На темных веках плясали тени и солнечный свет, словно беззвучный фейерверк. Она чувствовала себя восхитительно в этом полете, не привязанной к земле. Ей казалось, что она ребенок, который еще не научился говорить, даже не выучил собственное имя.

— Люсинда! — позвала слепая женщина, плавая в приятном воздухе сада. Когда та не ответила, слепая женщина позвала снова: — Люсинда!

— Кто такая Люсинда? — отозвалась молодая. — Я больше ее не знаю.

Другие женщины улыбнулись, словно она пошутила.

Она вспомнила женщину по имени Люсинда. Но теперь та лежала разбившаяся на берегу горной речки, на дне пропасти, под опасной дорогой. Может, какие-то куски ее еще можно найти, догадалась женщина, например в сундуке, который свалился с повозки с впряженными в нее волами. Но Люсинда, несчастная женщина из фарангов, теперь потеряна навсегда.

Люсинда была безжизненным существом, словно кукла Коломбина в золоченом кукольном театре тио Викторио — кукла, одетая в корсет, платье, чулки и подвязки и оживляемая чужими руками. Жизнь Люсинды была жизнью втискивания — втискивания в слишком маленькие туфельки, в слишком тугие корсеты, в роли, от которых ей становилось только грустно. Но та Люсинда, та кукла, теперь лежала развалившейся на части на дне пропасти.

Женщина, которая когда-то была Люсиндой, надеялась никогда ее больше не видеть.

Люсинда говорила об этом с леди Читрой, которая, конечно, сразу же все поняла.

— Роса на листьях, перед тем как встанет солнце, — ответила она сухим голосом. — Тишина, перед тем как пропоет петух. Яичная скорлупа, еще не пробитая цыпленком, — так сказала Читра и похлопала ее по руке. Ее черные глаза, невидящие, как камни, бесцельно блуждали из стороны в сторону, ни на чем не останавливаясь. — Не то, что есть, а то, что может быть.

Женщина, которая когда-то была Люсиндой, теперь оделась в сари, в ярды жесткого шелка. Красное сари, зеленое сари, черное сари, украшенное золотом. Длинные волосы заплели в нетугую косу. На руках бросались в глаза узоры, нарисованные специальной краской.

Теперь она ходила по-другому. Может, все дело было в так быстро вылеченной лодыжке, а может, все объяснялось тем, что теперь она носила сандалии и нежные ступни чувствовали землю. Без корсета она видела, как вздымается ее грудь, когда она дышит. Воздух обдувал ее голые ноги, когда она двигалась, шелк дразнил соски. Бледное лицо иногда краснело от новых ощущений, она обнимала себя руками и с трудом сглатывала, надеясь, что никто этого не заметил.

Люди до сих пор называли ее Люсиндой — и она сама называла себя Люсиндой, но это было имя незнакомки, и его приходилось повторять два или три раза перед тем, как она его вспоминала: «Да, это я. Я и есть Люсинда».

Здесь никто не знал ее прошлого. Лишь один Альдо мог догадаться, какой она была, молодая португальская женщина, проживавшая в Гоа. Но они с Альдо только встретились, перед тем как начались изменения. Да и сам Альдо стал носить джаму, как индус.

Майя знала ее только как женщину, которая делила с ней паланкин, а не маленькую девочку, выросшую в Гоа. Майя знала женщину, которой стала Люсинда после того, как уехала из дома.

Молодая служанка леди Читры, Лакшми, сидела на стуле и дергала за веревку, раскачивая большую платформу. Женщины скользили на ней по воздуху, погрузившись в размышления.

Вдали, на дне глубокой пропасти, платья и корсеты Люсинды подхватил ветер, и они полетели по мокрым камням. В небольшом озере с усыпанным камешками дном оказались миниатюрные портреты ее мамы и папы, а также седовласого маркиза Оливейры, ее жениха. Рядом с ними в чистой воде лежала баночка с вермильоном и маленькая серебряная коробочка с мышьяком, как и разбитая бутылочка из синего стекла — с белладонной. Самка мангуста забрала одну из шелковых туфелек Люсинды к себе в нору и уложила в нее четверых розовых лысых детенышей. На качелях женщина по имени Люсинда, которая теперь только что родилась, открыла глаза и огляделась, словно поднималась после долгого сна.

* * *

— Идите взгляните! Идите взгляните! — позвал мужской голос.

— Что это? — прошептала Читра. — Это тот мужчина по имени Джеральдо! — она села прямо и повернула невидящие глаза на звук. — Уходи, уходи отсюда! Это женский сад!

В это мгновение Джеральдо появился у ворот вместе с высоким мужчиной, который держался позади, несмотря на то что Джеральдо смеялся и тянул его за руку.

— Смотрите, кого я привел! — закричал Джеральдо.

Люсинда его не узнала. Взглянув на радостное лицо Майи, она посмотрела на мужчину еще раз.

«Боже праведный! — подумала она. — Это же он! Капитан Патан! Подумать только, я чуть его не забыла».

— Уходите! Уходите! — возмущалась Читра.

Но Джеральдо не обращал на ее крики внимания.

— Вы посмотрите, кто только что вернулся от врача! Он поправился! Совсем как новый!