отличалась от той, в которой пребывали европейские капиталистические государства — союзники Вашингтона. Франциска с семьей приехала в Голландию в 1968 г. и сразу увидела, насколько западноевропейские динамичные, успешные общества отличаются от режима Сухарто.

Коммунистическая партия получила несколько мест на последних выборах в Голландии и прошла в парламент. Во Франции и Италии коммунистические партии, поддерживавшие линию Москвы, по-прежнему являлись крупными политическими игроками. Французская коммунистическая партия (Parti Communiste Français) набрала в 1967 г. больше 20 % голосов и сформировала парламентскую оппозицию вместе с социалистами и радикалами{494}. Итальянские коммунисты заняли второе место на предыдущих выборах, и население значительных территорий страны составляло лояльную им избирательную базу. В Западной Германии не было влиятельной коммунистической партии, но главная левоцентристская партия (вторые по значимости социал-демократы) была основана как марксистская еще при жизни Маркса, и ее лидеры выбрали более умеренный путь, чем ленинцы, поскольку достигли больших успехов, действуя в рамках капиталистической демократии.

В предыдущий раз, когда Франциска видела Западную Европу, только что закончилась война, и все здесь было совершенно по-другому. Тогда, в 1940-х гг., потребление мяса и сливочного масла было строго нормировано и все отчаянно боролись, чтобы восстановить свою жизнь. В 1960-х гг. здесь царили справедливость, богатство и расслабленность. Экономика региона была восстановлена в основном в соответствии с американскими принципами, благодаря плану Маршалла, но страны Западной Европы не были фанатичными противниками коммунизма, когда речь шла об их внутренних делах. Безусловно, не настолько, как США, и несравненно меньше, чем Индонезия или Бразилия! Хотя, казалось бы, всего в нескольких милях к востоку затаилась «красная угроза», готовая поглотить их в любой момент, жители Западной Европы боялись ее намного меньше, чем Соединенные Штаты, отстоявшие от нее на полмира.

Франциске было совершенно ясно, почему европейцам позволили экспериментировать с социально-демократической и даже коммунистической политикой, между тем как у нее навсегда отняли родную страну:

«Расизм, в этом все дело. К белым европейцам относятся с терпимостью и симпатией, а к нам нет».

Когда Фрэнк Виснер и Говард Джонс работали после Второй мировой войны над переустройством финансовой системы Западной Германии, власти США аннулировали все государственные и частные долги, создав новую дойчмарку. Страшно подумать, как поступили бы с видным лидером третьего мира, считающимся врагом Америки или «коммунистом», если бы его страна попыталась сделать то же самое после войны за независимость.

В капиталистических демократиях Западной Европы как умеренные, так и радикальные левые партии постоянно критиковали экономический строй изнутри системы, никогда не перехватывая в ней власть. Конечно, ЦРУ по-прежнему активно действовало в Европе, строя козни, которых мы даже не понимаем до конца. Оставленные ЦРУ в Европе сети, раскинутые еще в ходе операции «Гладио» на первом этапе карьеры Виснера, продолжали действовать и в 1980-х гг. Однако, если власти европейских стран слишком сильно, по мнению граждан, склонялись вправо, избиратели начинали поддерживать левые партии, и наоборот, и это считалось допустимым.

Почему Вашингтон эпохи холодной войны позволил, чтобы Западной Европе сошла с рук эта облегченная версия социализма, тогда как аналогичная политическая ориентация привела в странах третьего мира к жестоким вмешательствам в их внутренние дела? В том ли только дело, как утверждала Франциска, что американцы попросту доверяли способности своих европейских собратьев (белых — следовательно, ответственных) справиться с такой задачей, как «направляемая демократия»? Возможное дополняющее объяснение: эти страны, часть которых до сих пор контролировала остатки колониальных империй, были невероятно богатыми и могущественными. Их было намного труднее третировать, даже если бы Вашингтон захотел этого, и — что, пожалуй, еще важнее — они находились наверху мировой экономики. Они были полностью встроены в систему во главе с США, следовательно, намного меньшим был риск, что они попытаются радикально перекроить мировой порядок, ведь они сами пользовались всеми его благами.

В Бразилии и Индонезии никакая оппозиция не допускалась, что означало для элит возможность творить все что им заблагорассудится. Продажность и насилие правили бал в Джакарте и Бразилиа. Поскольку население было слишком запугано, чтобы протестовать, махровым цветом расцвела коррупция. В начале правления Сухарто главы американских нефтяных компаний за обедом, где присутствовала мать Барака Обамы, похвалялись, как они всем этим пользуются. Правительство Сухарто, как и опирающийся на США режим Мобуту в Конго, установит мировой рекорд коррумпированности{495}. Разумеется, власть, которую установил Сухарто, была основана на массовом насилии. К концу 1960-х гг. в Индонезии действовала система финансируемых США концентрационных лагерей, сравнимая лишь с самыми мрачными годами в истории Советского Союза{496}.

Бразилия, однако, сползала к государственному террору медленно. Когда генерал Кастелу Бранку взял власть в 1964 г., он пользовался поддержкой крупных осколков прежней политической системы, но постепенно стало ясно, что его реальная база — это армейские казармы и советы директоров корпораций. Если он хотел выжить, то не должен был предавать интересы реакционных сил в военных кругах или бизнесменов, причем обе эти группы предъявляли претензии, исполнение которых требовало установления долгосрочной диктатуры, готовой применить массовое насилие. Он мог, однако, позволить себе рассориться с более умеренными силами, поддержавшими переворот 1964 г. в надежде на скорые новые выборы. Генералы и капиталисты, чаявшие радикального антикоммунизма и стабильных прибылей, были единственными, кто подпирал власть теперь, когда демократия исчезла, а политика свелась к самым базовым элементам. Безобидных либералов и демократов можно было игнорировать.

Ровно это и произошло. В следующие несколько лет несколько институциональных актов консолидировали власть в руках генералов и вернули непрямые выборы, что означало, что члены Конгресса попросту отбираются президентом. Опять-таки придерживавшаяся советской линии коммунистическая партия занимала очень умеренную позицию по сравнению с другими левыми силами. Бразильская коммунистическая партия (БКП) призывала к созданию объединенной коалиции всех политических сил страны, находившихся теперь в оппозиции диктатуре, включая те, что первоначально поддержали переворот 1964 г. ради призрака демократических свобод. Желать чего-то большего, в том числе построения любого варианта социализма в ближней перспективе, бразильские коммунисты считали безответственным и безрассудным, «авантюризмом и мелкобуржуазной возней»{497}.

Группы солдат и студентов, равнявшихся на Че Гевару и Гавану, а не на Брежнева и Москву, предпринимали более радикальные действия в 1965–1968 гг. и напугали правящий режим{498}. Коммунистическая партия Бразилии по-прежнему избегала насилия. Правые экстремисты вели себя иначе: организовали серию взрывов, в которых обвинили левых, намереваясь продлить и радикализировать военную диктатуру{499}.

В декабре 1968 г. генералы огласили AI-5, или «Институциональный акт № 5», дававший военной верхушке еще больше власти, вводивший цензуру и приостанавливавший действие гарантированных конституцией прав во имя «национальной безопасности». Так начались бразильские «годы лидерства» (anos de chumbo), что подразумевало пытки и убийства. В худшие годы бразильской диктатуры у власти по большей части находился Эмилиу Гаррастазу Медиси, непримиримый генерал в стиле гаучо[8], сторонник жесткой линии, занявший пост президента в 1969 г.