Они еще больше отдалились друг от друга, когда тот нашел себе новую работу в Unocal, американской энергетической компании. Энн не хотела ходить на его корпоративные вечеринки, где техасские нефтяники хвастались, как подкупают местных чиновников, а их жены вечно жаловались на качество индонезийского обслуживания. Им обоим стало ясно, что американцы обладают привилегиями, недоступными для Лоло, и что вследствие этого он обречен вести жизнь, которая им обоим не по душе. Энн могла говорить то, что думает, зная, что никогда не лишится американского гражданства или комфорта, гарантированного ей на родине, но Лоло постоянно стоял перед мучительными моральными дилеммами. Люди в его мире были вынуждены либо хранить молчание и пытаться жить дальше, либо высказаться вслух и подвергнуться риску нищеты, голода, даже смерти. Она не могла больше там оставаться.

Однажды, перед их возвращением на Гавайи, Барри пришло в голову спросить Лоло, видел ли тот когда-нибудь, как убивают человека.

Он взглянул на меня, удивленный этим вопросом.

— Видел? — снова спросил я.

— Да, — ответил он.

— Много было крови?

— Да.

Я на мгновение задумался.

— Почему этого человека убили? Того, которого ты видел?

— Потому что он был слабым.

— И все?

Лоло пожал плечами…

— Обычно этого достаточно. Люди пользуются слабостью других людей. В этом они похожи на страны. Сильный мужчина забирает землю слабого. Он заставляет слабого работать на своих полях. Если женщина слабого мужчины хороша, сильный мужчина заберет ее. — Он сделал еще глоток и спросил: — Каким хочешь быть ты?{491}

9

Джакарта грядет

Сдвиг парадигмы

Правительства, созданные в Бразилии и в Индонезии в 1964 и 1965 гг., не были полностью покорными слугами Вашингтона. Они оставались в определенной степени националистическими и временами шли против Соединенных Штатов. Не были они и неолиберальными в том смысле, который это слово имеет сегодня. Государство сохраняло высокую степень участия в экономике и пыталось руководить национальным развитием. Это были попросту капиталистические — точнее, относившиеся к особому типу капитализма — авторитарные режимы, хорошо интегрированные в расширяющуюся западную систему.

Безусловно, эти две антикоммунистические диктатуры имели много общего и являлись лучшими союзниками, которых Вашингтону когда-либо удавалось сформировать путем иностранных интервенций. Успех был настолько полным, что власти США и их союзники стали использовать эти страны как модель. Бразилия, крупнейшее государство в Латинской Америке, начала сотрудничать с гринго в борьбе с коммунистами и создании аналогичных режимов на территориях соседей. Индонезия, крупнейшее государство в Юго-Восточной Азии, стала использовать антикоммунизм как оправдание расширения своего влияния на Восток с одобрения Вашингтона, и лидер второй по величине страны Юго-Восточной Азии скоро прибегнул к тому же сценарию, что и Сухарто, чтобы сосредоточить в своих руках диктаторскую власть правого толка.

Обе военные диктатуры, бразильская и индонезийская, могли препираться с Вашингтоном из-за той или иной экономической проблемы или внешнеполитического решения, но принципиальные вопросы были улажены. Они находились в западном лагере и яростно противодействовали коммунистической экспансии. Они были открыты для иностранных инвестиций и охотно экспортировали сырье в богатые страны, принимая условия, которые им диктовала ситуация в мировой экономике. Они никоим образом не пытались переписать правила мировой экономики или использовать силу объединенного третьего мира для того, чтобы вернуть влияние большинству мирового населения — тем, кто постоянно находился в неблагоприятном положении вследствие многовекового колониализма. Они следовали рекомендациям западных советников и обученных в США экономистов. В Индонезии хозяйничала «мафия из Беркли» — группа экономистов, прошедших подготовку в Калифорнийском университете и работавших с Сухарто{492}. В Бразилии мятежу способствовала заговорщицкая и пропагандистская деятельность финансируемого Соединенными Штатами Института изысканий и общественных наук (Instituto de Pesquisas e Estudos Sociais), действовавшего в условиях диктатуры до 1972 г.

Оба правящих режима находились под сильным влиянием теории модернизации — и в обеих странах начался экономический рост. Все сливки практически полностью снимала малочисленная элита, но рост ВВП имел значение для иностранных инвесторов, и его можно было преподносить как историю успеха. В обоих случаях страны имели стабильное правительство из местных властителей, прослеживавших свою родословную до некоего момента бразильского или индонезийского прошлого, а не фигур, которые представлялись бы их народу и всему миру очевидными ставленниками Вашингтона.

В долгосрочной перспективе это оказалось много лучше того, что было создано в Гватемале или Иране в 1950-х гг. Гватемала погрузилась в жестокую гражданскую войну. Власти Ирана озлобили соседей и бо́льшую часть населения, что в следующем десятилетии обернулось против Вашингтона и возымело очень серьезные последствия.

И Индонезия, и Бразилия представляли собой антикоммунистические диктатуры, и это проявлялось не только на международной арене. Если антикоммунизм — господствующая идеология, практически национальная религия, то власти с легкостью могут объявлять любую обоснованную жалобу снизу коммунистической пропагандой. Все, что представляет очевидное неудобство для крохотной группки богатых семейств, управляющих страной, запросто можно назвать опасной революцией и уничтожить. Это касается любого намека на социализм или социальную демократию, любой земельной реформы и любой правовой нормы, которая ограничила бы власть монополий и обеспечила бы более эффективное развитие и рыночную конкуренцию. Сюда относится и деятельность профсоюзов, и любые адекватные требования по защите прав трудящихся.

Никто и не пытался всерьез утверждать, будто Бразилия или Индонезия — демократии. Впрочем, это не является обязательным условием для капитализма, такая схема может быть настолько же далека от системы, описываемой в учебниках экономики, насколько далеко советское общество отстояло от эскизов социализма, набросанных Карлом Марксом. Считается, что при капитализме землевладельцы-феодалы не должны управлять большей частью страны, словно собственными вотчинами. Предполагается исчезновение издержек рыночных механизмов, например огромной коррупции, вследствие конкуренции. Ожидается, что между различными секторами экономики возникнут взаимовыгодные, строящиеся на компромиссах отношения. Должно быть пространство, где могли бы возникать новые и инновационные фирмы, способные бросить вызов сложившемуся положению дел и помочь диверсифицировать внутреннее производство. Однако в системе, установившейся в Бразилии и Индонезии, логика выживания заставляла людей прикрепляться к коррумпированному, алчному и расточительному аппарату на верхушке общества, если они не хотели свалиться вниз, в черную бездну, став низкооплачиваемыми работниками в гигантском механизме извлечения ресурсов.

Молодой Барак Обама видел, что эта модель сотворила с его отчимом. «Чувство вины — это роскошь, которую могут себе позволить только иностранцы», — сказал Лоло матери Барака. Лоло знал, о чем говорил. «Она не представляла, каково это — потерять все, просыпаться и чувствовать, как словно поедаешь самого себя изнутри. …нужна была полнейшая концентрация, чтобы не поскользнуться, не оказаться на обочине»{493}.

Есть термин, в целом неплохо описывающий этот тип экономического устройства. Люди в Индонезии и Бразилии жили при «клановом капитализме».

Эта реальность очень сильно