– Мы губим их всеми способами. Во-первых,губим экономически. Они начинают сколачивать деньгу. Сколотить деньгу писательможет только волею случая, хотя в конечном результате хорошие книги всегдаприносят доход. Разбогатев, наши писатели начинают жить на широкую ногу – итут-то они и попадаются. Теперь уж им приходится писать, чтобы поддерживатьсвой образ жизни, содержать своих жен, и прочая, и прочая, – а врезультате получается макулатура. Это делается отнюдь не намеренно, а потому,что они спешат. Потому, что они пишут, когда им нечего сказать, когда вода вколодце иссякла. Потому, что в них заговорило честолюбие. Раз изменив себе, онистараются оправдать эту измену, и мы получаем очередную порцию макулатуры. Абывает и так: писатели начинают читать критику. Если верить критикам, когда тепоют тебе хвалы, приходится верить и в дальнейшем, когда тебя начинают поносить,и вот ты теряешь веру в себя. Сейчас у нас есть два хороших писателя, которыене могут писать, потому что они начитались критических статей и изверились всебе. Не брось они работать, у них иногда получались бы хорошие вещи, иногда неочень хорошие, а иногда и просто плохие, но то, что хорошо, – осталось бы.А они начитались критических статей и думают, что им надо создавать толькошедевры. Такие же шедевры, какие, по словам критиков, выходили раньше из-под ихпера. Конечно, это были далеко не шедевры. Просто очень неплохие книги. Атеперь эти люди совсем не могут писать. Критики обрекли их на бесплодие.

– А кто это такие?

– Имена вам ничего не скажут, но, можетбыть, за это время они написали что-нибудь новое, опять испугались и опятьстрадают бесплодием.

– Что же все-таки происходит самериканскими писателями? Выражайтесь точнее.

– Видите ли, о прошлом я ничего не могурассказать, в те времена меня на свете не было, но в наши дни с писателямибывает всякое. В определенном возрасте писатели-мужчины превращаются всуетливых бабушек. Писательницы становятся Жаннами д`Арк, не отличаясь, однако,ее боевым духом. И те и другие мнят себя духовными вождями. Ведут ли оникого-нибудь за собой или нет – это не важно. Если последователей не находится,их выдумывают. Тем, кто зачислен в последователи, никакие протесты не помогут.Их обвинят в предательстве. А, черт! Чего только не случается у нас списателями! Но это еще не все. Есть и такие, кто пытается спасти душу своимиписаниями. Это весьма простой выход. Других губят первые деньги, перваяпохвала, первые нападки, первая мысль о том, что они не могут больше писать,первая мысль, что ничего другого они делать не умеют, или же, поддавшисьпанике, они вступают в организации, которые будут думать за них. А бывает, чтописатель и сам не знает, что ему нужно. Генри Джеймсу нужно было разбогатеть.Ну и, конечно, богатства он не увидел.

– А вы?

– У меня много других интересов. Жизньюсвоей я очень доволен, но писать мне необходимо, потому что, если я не напишукакого-то количества слов, вся остальная жизнь теряет для меня свою прелесть.

– А что вам нужно?

– Мне нужно писать – и как можно лучше, иучиться в процессе работы. И еще я живу жизнью, которая дает мне радость. Жизньу меня просто замечательная.

– Охота на куду?

– Да, охота на куду и многое другое.

– А что – другое?

– Много чего – разное.

– И вы знаете, что вам нужно?

– Да.

– Значит, вам действительно доставляетудовольствие делать то, что вы делаете сейчас, – такая чепуха, как охотана куду?

– Не меньше, чем посещение Прадо.

– По-вашему, одно стоит другого?

– И то и другое мне необходимо. Не говоряобо всем прочем.

– Ну конечно, иначе и быть не может. Нонеужели это действительно что-то дает вам?

– Дает.

– И вы знаете, что вам нужно?

– Безусловно. И то, что мне нужно, яполучаю.

– Но это стоит денег.

– Деньги я всегда заработаю, и крометого, мне здорово везет.

– Значит, вы счастливы?

– Да, пока не думаю о других людях.

– Значит, о других вы все-таки думаете?

– Да, конечно.

– Но ничего для них не делаете?

– Ничего не делаю.

– Совсем ничего?

– Ну, может, так, самую малость.

– А как вы считаете – ваша писательскаяработа стоит того, чтобы ею заниматься, может она служить самоцелью?

– Да, конечно.

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно.

– Такая уверенность, должно быть, оченьприятна.

– Да, очень приятна, – сказаля. – Это единственное, что приятно в писательской работе без всякихоговорок.

– Беседа принимает весьма серьезныйоборот, – сказала моя жена.

– Это очень серьезная тема.

– Вот видите, есть же такие вещи, ккоторым он относится серьезно, – сказал Кандиский. – Я ведь знал, чтодля него существуют и другие серьезные проблемы, помимо куду.

– Почему сейчас все стараются обойти этотвопрос, отрицают его важность, доказывают, что здесь ничего не добьешься?Только потому, что это очень трудно. Для того чтобы это стало осуществимо,требуется наличие слишком многих факторов.

– О чем это вы?

– О том, как можно писать. О том уровнепрозы, который достижим, если относиться к делу серьезно и если тебе повезет.Ведь есть четвертое и пятое измерения, которые можно освоить.

– Вы так думаете?

– Я это знаю.

– А если писатель достигнет этого, тогдачто?

– Тогда все остальное уже не важно. Этосамое значительное из всего, что писатель способен сделать. Возможно, онпотерпит неудачу. Но какой-то шанс на успех у него есть.

– По-моему, то, о чем вы говорите,называется поэзией.

– Нет. Это гораздо труднее, чем поэзия.Это проза, еще никем и никогда не написанная. Но написать ее можно, и безвсяких фокусов, без шарлатанства. Без всего того, что портится от времени.

– Почему же она до сих пор не написана?