Пригнувшись, то вскидывая, то опуская локти исогнув колени, он, подпевая, засеменил вокруг стола. Получилось в самом делеочень мило.

– Это лишь один танец из тысячи. Ну атеперь я пойду. Вам надо поспать.

– Это не к спеху. Посидите.

– Нет. Ложитесь спать. Я тоже прилягу.Масло я возьму, чтобы оно не растаяло от жары.

– Увидимся за ужином, – сказалСтарик.

– А теперь спите. До свидания.

Когда он ушел, Старик сказал:

– Я не верю тому, что он наболтал тут проага-хана.

– Однако это похоже на правду.

– Конечно, он обижен. Ничего нетудивительного. Фон Леттов был дьявол, а не человек.

– Он очень умен, этот австриец, –сказала моя жена, – и так хорошо говорит о туземцах. А вот об американскихженщинах он очень плохого мнения.

– Я тоже, – отозвался Старик. –В общем, этот парень молодчина… А вам, пожалуй, и в самом деле не мешаетвздремнуть. Ведь выезжать придется около половины четвертого.

– Да. Велите разбудить меня.

Моло поднял заднюю полу палатки, подпер еепалками, чтобы было больше воздуха, и я улегся с книгой. Свежий ветерокврывался внутрь, под нагретую парусину.

Когда я проснулся, пора было ехать. По небуплыли темные тучи, и было очень жарко. Проводники упаковали в ящик из-под вискижестянки с консервированными фруктами, пятифунтовый кусок жареного мяса, хлеб,чай, небольшой чайник, несколько банок сгущенного молока и четыре бутылки пива.Кроме того, они прихватили брезентовый мешок с водой и подстилку, котораядолжна была заменить нам тент. М`Кола положил в машину двустволку.

– Не спешите возвращаться, – сказалСтарик. – Мы будем терпеливо ждать.

– Хорошо.

– Наш грузовик доставит этого славногомалого в Хандени. А своих людей он отправит вперед пешком.

– Вы уверены, что машина не подведет?Надеюсь, вы делаете это не только потому, что Кандиский – мой знакомый?

– Надо же помочь ему выбраться. Грузовиквернется к вечеру.

– А Мемсаиб все еще спит, – сказаля. – Может быть, она захочет прогуляться и пострелять цесарок?

– Я здесь, – отозвалась мояжена. – Не беспокойся о нас. Ох, как мне хочется, чтобы охота сегодня былаудачна!

– До послезавтра не высылайте людей надорогу искать нас, – сказал я. – Если найдем подходящее место, мызадержимся.

– Ну, счастливого пути!

– Счастливо оставаться, дорогая. Досвидания, мистер Джексон.

Мы покинули свой тенистый лагерь и по дороге,которая змеилась, точно песчаная река, двинулись вслед за вечерним солнцем назапад мимо густой чащи кустарника, подступавшей к самой обочине, мимо невысокихбугров, то и дело обгоняя группы людей, шедших на запад. Одни совершенно голые,если не считать тряпки, стянутой узлом на плече, несли луки и колчаны сострелами. Другие были вооружены копьями. Те, кто побогаче, прикрывались отсолнца зонтиками, а белая ткань, служившая им одеждой, ниспадала широкимискладками; женщины брели следом, нагруженные горшками и сковородками. Впередисловно плыли в воздухе тюки и связки шкур на головах туземцев. Все эти людибежали от голода.

Я выставил ноги из кабины, подальше отнагретого мотора, надвинул на лоб шляпу, заслонив глаза от яркого солнца, иглядел из-под ее полей на дорогу, на путников, внимательно следил за просветамив кустарнике, чтобы не прозевать какого-нибудь зверя, а машина тем временем шлавсе дальше на запад.

В одном месте кустарник был выломан, и мыувидели на полянке трех небольших самок куду. Серые, брюхастые, с маленькимиголовами на высоких шеях и длинными ушами, они стремглав кинулись прочь искрылись в чаще. Мы вылезли из машины и осмотрели все вокруг, но следов самцанайти не удалось.

Чуть подальше стая быстроногих цесарокпересекла дорогу, они бежали, как рысаки, высоко вскинув неподвижные головы.Когда я выскочил из машины и кинулся за ними, они взмыли в воздух, плотноприжав ноги к грузным телам, хлопая короткими крыльями, и с громкими крикамиполетели к лесу. Я выстрелил дуплетом, и две птицы тяжело плюхнулись на землю.Они еще отчаянно трепыхались, но тут подоспел Абдулла и, по мусульманскомуобычаю, отрезал им головы, чтобы мясо можно было есть правоверным. Он положилцесарок в машину, где сидел М`Кола, смеясь благодушным старческим смехом надомной и над глупостью всех, кто стреляет птиц; так он смеялся всякий раз примоих постыдных промахах, которые очень его потешали. Хотя сегодня я непромахнулся, он все же и тут нашел повод для шуток и веселья, как и тогда,когда мы убивали гиену. М`Кола смеялся всякий раз, видя, как падает убитаяптица, а уж если я промазывал, он просто надрывался от смеха и отчаянно трясголовой.

– Спросите у него, какого черта онгогочет? – сказал я однажды Старику. – Что ему смешно?

– Бвана, – ответил М`Кола и затрясголовой. – И птички.

– Это вы кажетесь ему смешным, –объяснил Старик.

– Ну, ладно, пусть я смешон. Однако онменя порядком злит.

– Вы кажетесь ему очень смешным, –повторил Старик. – А вот мы с Мемсаиб никогда не стали бы над вамисмеяться.

– Стреляйте теперь сами.

– Ну нет, ведь ты признанный истребительптиц. Ты же сам себя признал, – сказала Мемсаиб.

Так моя охота на птиц стала у нас поводом дляшуток. Если выстрел был меткий, М`Кола насмехался над птицами, тряс головой,хохотал и руками показывал, как птица перевернулась в воздухе. Но стоило мнепромахнуться, как мишенью его насмешек становился уже я. М`Кола ничего неговорил, только смотрел на меня и корчился от смеха.

Лишь гиены казались ему забавнее.

Очень смешила его гиена, когда она среди беладня бежала по равнине вприпрыжку, бесстыдно волоча набитое брюхо, а если ейвсаживали пулю в зад, делала отчаянный скачок и летела вверх тормашками. М`Колахохотал, когда гиена останавливалась вдалеке, около соленого озера, чтобыоглянуться назад, и, раненная в грудь, валилась на спину, вверх набитым брюхоми всеми четырьмя лапами. А сколько смеха вызывал этот отвратительныйостромордый зверь, когда выскакивал из высокой травы в десяти шагах от нас!Гремел выстрел, и гиена начинала вертеться на месте и бить хвостом, пока неиспускала дух.