– Потому что для этого требуется наличиеслишком многих факторов. Во-первых, нужен талант, большой талант. Такой, как уКиплинга. Потом самодисциплина. Самодисциплина Флобера. Потом нужно иметь ясноепредставление о том, какой эта проза может быть, и нужно иметь совесть, такуюже абсолютно неизменную, как метр-эталон в Париже, для того чтобы уберечься отподделки. Потом от писателя требуется интеллект и бескорыстие, и самое главное– умение выжить. Попробуйте найти все это в одном лице при том, что это лицосможет преодолеть все те влияния, которые тяготеют над писателем. Самое трудноедля него, – ведь времени так мало, – это выжить и довести работу доконца. Но мне бы хотелось, чтобы у нас был такой писатель и чтобы мы моглипрочесть его книги. Ну как? Поговорим о чем-нибудь другом?

– Нет, мне очень интересно вас слушать.Я, разумеется, не со всем могу согласиться.

– Ну, разумеется.

– А что, если выпить чего-нибудьпокрепче? – спросил Старик. – Думаю, поможет?

– Нет, вы сначала скажите, что именно,что конкретно губит писателей.

Мне надоел этот разговор, превращавшийся винтервью. Ладно, интервью так интервью, и поскорее кончим. Необходимостьоблекать в закругленные предложения тьму всего совершенно неуловимого, да ещедо завтрака, это черт знает что.

– Политика, женщины, спиртное, деньги,честолюбие. И отсутствие политики, женщин, спиртного, денег ичестолюбия, – глубокомысленно проговорил я.

– Теперь действительно все прощепростого, – сказал Старик. – Спиртное. Вот чего я не понимаю. Вот чтовсегда казалось мне бессмысленным. По-моему, пить – это слабость характера, ибольше ничего.

– Так завершаешь день. В этом есть многохорошего. Вам никогда не хотелось сменить свои воззрения?

– Давайте выпьем, – сказалСтарик. – М`Венди!

Старик если и пил перед завтраком, так толькопо ошибке, и я понял, что он хочет прийти мне на помощь.

– Давайте все выпьем, – сказал я.

– Я непьющий, – сказалКандиский. – Пойду лучше принесу из своего грузовика свежего масла кзавтраку. Оно у меня только что из Кандоа, несоленое. Прекрасное масло. Авечером угощу вас десертом по-венски. Мой повар научился его готовить.

Он ушел, а моя жена сказала:

– Откуда в тебе столько глубокомыслия? Ичто это за женщины? Как это прикажешь понимать?

– Какие женщины?

– Ты говорил про женщин.

– А ну их к черту, – сказаля. – Это те самые, с которыми путаешься, когда бываешь в подпитии.

– Ах, вот чем ты тогда занимаешься!

– Да не-ет. Я в подпитии ни с кем непутаюсь.

– Ладно, чего там, – сказалСтарик. – Допьяна никто из нас еще не напивался. Ну и болтун этот тип!

– Когда начинает говорить бвана М`Кумба,тут не больно разболтаешься.

– Меня схватила словеснаядизентерия, – сказал я.

– А как быть с грузовиком? Сможем мы еговытянуть, не загубив собственного?

– Отчего же, конечно, сможем, –сказал Старик. – Когда наш вернется из Хандени.

В то время как мы, сидя под зеленым тентом втени развесистого дерева и наслаждаясь прохладным ветром, уплетали свежее масло,отбивные из газельего мяса с картофельным пюре, зеленую кукурузу иконсервированные фрукты, Кандиский объяснял нам, почему здесь столькопереселенцев из Восточной Индии.

– Видите ли, во время войны сюда былипереброшены индийские войска. Из Индии их пришлось удалить, так как властибоялись нового мятежа. Ага-хану [2] было обещано, что, поскольку индийцы воевали вАфрике, они получат право свободно селиться здесь и приезжать по делам.Нарушить обещание уже нельзя, и теперь индийцы почти начисто вытеснили отсюдаевропейцев. Они здесь денег не тратят и все отсылают в Индию. Сколотяткапиталец и возвращаются на родину, а вместо них приезжают их бедныеродственники, чтобы продолжать грабить страну.

Старик слушал молча. Он никогда не позволялсебе за столом вступать в спор с гостем.

– Это все ага-хан, – продолжалКандиский. – Вы американец. Вы представления не имеете обо всех этихмахинациях.

– Вы воевали под начальством фонЛеттова?[3] – спросил Старик.

– С самого начала и до конца.

– Он был храбрый человек, – заметилСтарик. – Я преклоняюсь перед ним.

– Вы тоже воевали? – спросилКандиский.

– Да.

– Ну, а я невысокого мнения о фонЛеттове, – сказал Кандиский. – Да, он сражался, и сражался лучшедругих. Когда мы нуждались в хинине, он приказывал отбить медикаменты упротивника. Провиант и снаряжение добывал так же. Но потом он пересталзаботиться о солдатах. После войны я попал в Германию: ездил туда хлопотать овозмещении убытков. «Вы австриец, – сказали мне. – Обратитесь кавстрийским властям». Я поехал в Австрию. «Зачем же вы воевали? – спросилименя там. – Нас это не касается. А если завтра вам вздумается поехать навойну в Китай? Это ваше личное дело. Мы ничем не можем вам помочь».

«Но ведь я пошел на войну изпатриотизма, – возражал я с дурацким упорством. – Я воевал, где быловозможно, потому что я австриец и знаю свой долг». – «Ну что ж, –ответили мне. – Это похвально. Но мы не можем оплачивать ваши благородныепорывы». Меня долго посылали от одного к другому, но я так ничего и не добился.Все же я очень люблю Африку: я здесь все потерял, но у меня есть то, чего нетни у кого в Европе. Мне здесь все интересно! Туземцы, их язык… У меня многотетрадей с записями. И, кроме того, я чувствую себя здесь настоящим королем.Это очень приятно. Просыпаюсь утром, протягиваю ногу, и бой надевает на нееносок. Потом протягиваю вторую ногу, и он надевает второй носок. Я вылезаюиз-под москитной сетки, и мне тут же подают штаны. Разве это не роскошнаяжизнь?

– Да, конечно.

– Когда вы приедете сюда снова, мы станемпутешествовать и изучать жизнь туземцев. И совсем не будем охотиться, разветолько для пропитания. Глядите, я покажу вам один местный танец и спою песню.