– Какой кошмар, – дала я волючувствам, – такая молодая, и всего-то нога сломана была, ну что моглослучиться?

– Тромбоэмболия легочной артерии, –сурово ответил Коза, – такое изредка происходит. Грубо говоря, сгустоккрови оторвался и закупорил сосуд.

– Ужас! – Я не могла прийти всебя. – Я хочу забрать Юлю домой.

– Глупо, – отозвался СтаниславФедорович, – в смерти Сапрыкиной никто не виноват, судьба, карма. Разве высумеете дома обеспечить надлежащий уход?

– Ну, честно говоря, – обозлиласья, – у вас тоже не слишком ухаживают, нянечку не дозовешься, медсестру недопросишься. Только деньги берут, по пятьдесят рублей за смену, а ничего неделают…

Коза возмущенно фыркнул, но возразить ему былонечего.

– Все равно я целый день у кроватисижу, – неслась я дальше, – лучше уж дома. Кстати, Настю-то забрали,а ее случай похуже нашего будет.

– Звягинцеву перевели в ЦИТО, –пояснил Коза

– Зачем бы это, если у вас такой отличныйуход, – поддела я его.

– Ей требуется поставить искусственныйсустав, – спокойно пояснил Станислав Федорович, – он стоит тысячачетыреста долларов, очень дорого, не каждому по карману, а в ЦИТО у нихродственник работает, вроде обещали сделать бесплатно.

– Странно, что сначала ее в Склифпривезли, – протянула я.

– Так ее на улице подобрали, –пояснил Коза и велел: – Пишите расписку.

К обеду 717-я палата опустела полностью.Сначала отец забрал Олю, потом за Анной Ивановной примчался внук, а около двухприлетел Сережка, и мы отвезли Юлечку домой.

Оказавшись в родной спальне, Юлька блаженнооткинулась на подушки и вздохнула.

– Хорошо дома! В палате ужасно воняло.

– Да уж, – согласилась я, –пахло не розами.

– Какой все-таки ужас, –пробормотала Юлечка, – молодая, здоровая, только-только девятнадцатьисполнилось, и, пожалуйста, умерла.

– Блинчики с мясом будешь, – япопробовала переменить тему разговора, – или лучше оладушки с вареньем?

Юлечка облизнулась.

– Если честно сказать, Лампушечка, большевсего хочется жареной картошечки на сале с зеленым луком.

– Не вопрос, – пообещала я, –как раз в морозильнике лежит отличный кусок сальца с прожилочками. Давай,погляди пока телик, картошка враз изжарится.

– Да, – завопил из коридораКирюшка, – Юльке картошечки, а мне?

– Ты уже вернулся, – удивиласья, – на тренировку не пошел?

Кирюшка мрачно протянул записку:

– Вот.

Мои руки быстро развернули бумажку: «КириллРоманов лишен права занятий на десять дней».

– За что? – возмутилась я. – Ану, колись, чего натворил.

– Ага, – заныл Кирка, – онпервый начал, пришлось ответить, кто же знал, что у него нос такой нежный,сразу кровь потекла. А уж вопил! Будто я убил его!

– Кого?

– Никиту Фомина.

– За что? – продолжалаинтересоваться я.

– Ну, – вновь завел Кирка, –говорю же, Кит первый полез, он меня, а я его, а нас тренер…

Поняв, что никогда не узнаю правды, я совздохом спросила:

– В школе как?

Кирюшка совсем поскучнел и вытащил дневник. Ябыстренько его пролистала и обомлела. В графе «математика» стояло восемь двоек.

– Ничего себе, как ты ухитрился в одиндень столько «неудов» нахватать?

Мальчишка начал загибать пальцы:

– Одна за домашнее задание, другая поконтрольной, третья за самостоятельную, потом у доски отвечал, работа в классе,решение задачи, выученное правило…

– Только семь получается…

Кирка забормотал:

– Домашнее задание, контрольная,самостоятельная, ответ, работа, решение, правило… Что-то еще было…

– Конечно, – вздохнула я, – развосемь «лебедей», а не семь.

– Вспомнил! – обрадовался мой«Эйнштейн». – Учебник дома забыл! Последняя пара за него!

Я не знала, как реагировать. Однако какаястранная учительница, вполне хватило бы одной двойки, ну двух, ладно, трех, ноне восемь же!

– Она сегодня всем неудов вломила, –пояснил Кирка, – злая, жуть!

– Небось довели! – посочувствовалая. – Болтали или жеваной бумагой стрелялись.

– Не-а, – ухмыльнулся Кирка, –от нее муж улизнул. Другую нашел, молодую. В общем, неудивительно. АдельПетровна страшная дура и скандалистка, ну какой мужик выдержит? Вот она ибушевала! В девятом всех с урока повыгоняла, в седьмом контрольную на два часазакатила, ну а нам пар навтыкала! Говорю же, дура! Другая б на ее месте спокойненькообъяснила: горе, ребята, развожусь! Ее еще бы пожалели! Вон историчказабеременела, да неудачно, выкидыш случился. Так она всем все объяснила, итишина у нее на уроках – могила. Лишний раз волновать не хотели. Мы же люди,все понимаем. А эта – тьфу!

И он, сопя от возмущения, принялся стаскиватьджинсы. Я молча стояла рядом. До чего странные нынче учителя! Когда я училась вшколе, мы никогда ничего не знали о личной жизни педагогов. Всепреподавательницы были строги, вежливы и держали дистанцию. Наверное, вучительской они рассказывали друг другу о своих бедах и радостях, но на урокахсохраняли непроницаемое выражение лица, словно боги с Олимпа. Невозможно былодаже представить себе, что они ссорятся с мужьями, готовят обеды и стираютбелье… А теперь! Рассказывать детям о выкидыше! Может, я становлюсь ханжой?

– Лампушечка, – залебезилКирюша, – а мне картошечки?

– Ладно, иди мой руки, – вздохнулая, – не морить же тебя голодом, Лобачевский.

– С салом, зеленым луком ичесноком, – уточнил Кирюшка и с гиканьем понесся в ванную.

Я ухмыльнулась. У Кирюшки самый счастливыйвозраст, забот никаких, и если в школе плохо, то пусть хоть дома будет хорошо,иначе зачем человеку семья?