– Выброси, – неожиданно зло сказалаНастя, – выброси.

Я пожала плечами. Если ей хочется выбрасыватькачественные продукты – не стану спорить. В конце концов, не я покупала иготовила. Зашвырнув баночку в помойное ведро, я тихонько разбудила Юлечку ипринялась кормить. По странному совпадению я тоже приготовила печенку, только смакаронами. Юля быстро слопала полкастрюльки и спросила у проснувшейся Иры:

– Хочешь? Вкусно.

– Нет, – покачала та головой, –сейчас мама придет, холодец принесет.

– Может, ты? – повернулась Юля кОле.

Но она замахала руками:

– Спасибо, но я так объелась с утра.

– Настенька, – продолжалаЮля, – съешь…

– С удовольствием, – отозвалась та ипринялась азартно орудовать ложкой в кастрюльке, – люблю печенку, а смакаронами в особенности.

Я с удивлением смотрела на нее. Ну не странноли! Выбросить свою еду и наброситься на чужую!

Следующие два дня я исподтишка следила заНастей и выяснила прелюбопытную вещь. Она не ела ничего из того, что приносилимуж и свекровь. Сок, кефир, морс и суп выливала в судно, фрукты и конфетыпотихоньку выбрасывала, в помойное ведро отправлялись йогурты, емкости с мясоми даже бутерброды с икрой. Настенька ела отвратительную больничную еду,отказываясь от деликатесов. Причем, когда Юля, Ира или Оля угощали еевкусненьким, благодарно принимала. Сама же ни разу не угостила ничем соседок,предпочитая «кормить» помойку. Такое поведение удивляло и настораживало, нодевчонки, очевидно, ничего не замечали.

Четырнадцатого января я прибежала, как всегда,в одиннадцать утра и увидела на Настиной кровати пожилую женщину сзагипсованной рукой. Страшно удивившись, я спросила:

– А где Настя?

– Ее вчера поздно вечером перевели вдругую больницу, – пояснила Юля.

– Муж с Козой поругался, – влезлаОля, – разорался: «Вы тут не лечите».

– И куда же ее отправили? –продолжала недоумевать я.

– Вроде в ЦИТО, – пожала худенькимиплечиками Оля, – там обещали операцию сделать, поставить искусственныйсустав.

Ирочка молчала, отвернувшись к стенке. Деньпобежал по заведенному кругу – обход, перевязки, уколы… После обеда уставшаяпалата заснула. Я пристроилась в кресле у окна, собираясь почитать газету.

– Лампа Андреевна, – раздался тихийшепот.

Я подняла голову. Ирочка спустила ноги скровати и манила меня пальцем.

– Пойдемте, покурим.

Мы вышли на холодную, довольно грязнуюлестницу, и девушка, вытащив пачку «Золотой Явы», пробормотала:

– Странно как с Настей вышло…

Я вздохнула:

– Наверное, в ЦИТО и впрямь лучше…

Ирочка повертела в руках сигарету и сказала:

– Она всю еду, что ей приносили,выбрасывала.

Я кивнула. Ирочка помолчала и добавила:

– Нас никогда не угощала и даже нянечкамне давала. Здесь все так делают, что съесть не могут, санитаркам всовывают. АНастя – никогда. Хорошие мандарины в помойку. Почему?

Я молчала. Ира выкурила сигарету и решительнодобавила:

– Я знаю, она боялась, что ее отравят.

– Кто? Любящий муж и свекровь?

Ирочка сосредоточенно глянула в окно.

– Они больше притворялись…

– Ну, знаешь ли, – рассмеялась я, –хороши притворщики, каждый день как на работу, с сумками, полными деликатесов.

– Все равно, – упорствовалаИрочка, – притворялись, Настя мне шепнула, что они хотят ее со светусжить! А любовь только изображают!

Я опять засмеялась, но тут же осеклась, вспомнивсвоего супруга и его трепетную «заботу» о моем здоровье. Разное, конечно, вжизни бывает. Тем временем Ирочка стащила с шеи цепочку, на которой болталсяключик.

– Вот.

– Что это?

– Часа за два до того, как Настюувезли, – пояснила девушка, – она дала мне этот ключик.

– Зачем?

– Ну, она пребывала в ужасном настроении,твердила, будто ее обязательно убьют, якобы из-за квартиры. Вроде мужиногородний, привез мать, и теперь они вдвоем Настю со свету сживают, чтобыпосле ее смерти им квартира досталась. А у нее никого из родственников нет.

– Фу, какая глупость, – отозваласья, – намного проще развестись и разделить квартиру.

– Не знаю, – развела рукамиИрочка, – просто передаю ее слова.

– А ключик при чем?

– Настя просила, если с ней что-либослучится, открыть ячейку в «Мапо-банке».

– Зачем?

– Забрать оттуда что-то, очень просила,даже плакала. Так вот я и подумала. Мне из больницы еще месяца два не выйти,может, сходите и посмотрите?

– Так с Настей вроде все в порядке.

– А откуда вы знаете? – серьезноспросила Ирочка, вкладывая мне в руку ключик, – ее же увезли…

– Ладно, – согласилась я, –спрошу у Козы, куда перевели Настю, навещу ее и отдам ключ.

Ирочка повеселела:

– Спасибо, вы прямо камень с души сняли.

Но ни завтра, ни послезавтра я не смоглазаняться обещанными поисками Насти, потому что в нашей палате произошлострашное несчастье. Утром Ирочка не проснулась, как всегда, раньше всех. Неоткинула она одеяло и во время обхода. Дежурный врач, рассердившись на соннуюбольную, резко потряс девушку за плечо и окаменел. Ирочка была мертва. Оля иЮля в ужасе закричали. Анна Ивановна, пожилая женщина с поломанной рукой,выскочила, голося, в коридор…

Когда я пришла в палату, Ирочкина кроватьсияла чистым бельем, а Оля с Юлей категорично просили забрать их под распискудомой.

– Не останусь тут ни минуты, –всхлипывала Юля, – ничего не лечат, просто лежишь в гипсе. Это и домаможно. Лампочка, забери меня.

– Господи, – забормотала я, неловкозапихивая в пакеты вещи, – конечно, конечно, только к доктору зайду.

Мрачный Станислав Федорович что-тососредоточенно писал в пухлой тетради.