– Ну ладно, – заключил Толя, поднялся и недовольнопоморщился в сторону Ольгиной сигареты, – я пойду тогда. Да, Ольга, я чегопришел-то! Тебе с конвоем посылка пришла. Из Парижа. У тебя там есть кто-то?

– Где?! В Париже?!

– Съезди в корпункт Евровидения. Мне вчера ребята сказали,что там ее оставят.

– Да что за ребята?!

– Не знаю. Просили передать. А что там, от кого, я не знаю.У тебя чего, и в Париже свои?

В Париже было много разных людей, в разное время имевших кОльге разное отношение, но она только пожала плечами.

– У вас эфир сегодня?

Ники пожал плечами и опять почесался.

– У нас-то эфир, а там кто знает. Человек предполагает, атут только Аллах располагает.

Толя дико на него взглянул, пошел было к двери, ноостановился, подхватил мятую пачку из-под галет и покопался в ней, как будтопроверял, сколько там еще осталось.

– Давай-давай!

Толя быстро ссыпал крошки в рот и выбрался в коридор. Никизакрыл за ним дверь и посмотрел на Ольгу.

Та приложила палец к губам, и они секунду молчали.

– На базар надо идти, – от двери сообщил Ники. – Есть охота.И за посылкой. Как ты думаешь, сигарет прислали?

– Да я вообще не очень понимаю, кто и что прислал.

– А колбасы?..

Ники любил колбасу с черным хлебом, и еще сыр, и крепкозаваренный кофе. И чай, хорошо бы большую кружку, очень много заварки и оченьмного сахара.

– Придется тебе со мной ехать. Если она на твое имя, мне недадут.

– Поеду.

У Ники был “Лендровер” – все сотрудники Би-би-си ездили на“роверах”, и именно в этом и заключалась страшная тайна, в которую былипосвящены Ольга и Бахрушин, а больше никто.

Ники работал не только на Российское телевидение, но и наБи-би-си.

Он в самом деле был классным оператором, и англичанепредложили ему заключить контракт перед самой войной. И он согласился, потомучто это был сказочный шанс – стрингер мировых новостных компаний отличается отпростого российского журналиста, как зеленый дипломатический паспорт отличаетсяот “серпастого и молоткастого”. У него были всевозможные ксивы, и разрешенныедоступы куда угодно, и бумажка с просьбой о содействии, подписанная каким-товысоким английский военным чином. Кроме того, у него еще была машина, закоторую не надо платить шесть тысяч долларов, потому что ее честно выдали вкорпункте Би-би-си, и спутниковый телефон, и постоянная линейка для выхода вэфир – мечта любого журналиста.

Работа на иностранцев подразумевала “право первой ночи”.Никто, кроме Би-би-си, не мог посягать на отснятые Беляевым материалы, а онкак-то ухитрялся мухлевать – снимал для Российского телевидения. Бахрушин егооб этом еще в Москве попросил, и он согласился.

Вот этого Ольга никак не могла понять.

Она потом несколько раз приставала к оператору с неизменнымвопросом, почерпнутым из фильма всех времен и народов под названием “Покровскиеворота”:

– Савва, а зачем тебе нужно, чтобы я у вас жил?!

Но он только хохотал, показывал крупные белые зубы – и неотвечал.

Так и осталось невыясненным, зачем это нужно “Савве”, тоесть Ники. Если бы в Лондоне узнали, выгнали бы его немедленно. Если быпрознали в Москве – кто-то, кроме Бахрушина, – выгнали бы немедленно. Куда никинь, всюду клин.

Но Бахрушин попросил, и Ники согласился.

Наверное, это было что-то из “особого мужского мира”, вправилах которого, не будучи мужчиной, разобраться невозможно.

Трудно найти оператора, который сумел бы хорошо снять войну.Еще труднее найти такого, который согласился бы снимать войну. И невозможносделать это быстро. У Бахрушина не было выхода – Ники позвали на Би-би-сипримерно недели за две до войны, – и оказалось, что отправлять в Кабулрешительно некого. То есть были несколько патлатых, худосочных и гениальныхюнцов, мечтающих о мировой славе – “Быть может, меня наградят. Посмертно”, – ноБахрушину они никак не годились.

Ольга не припомнит больше ни одного случая, чтобы оператортак работал – и нашим и вашим, – но Ники это как-то удавалось.

Если станет известно в Москве, все скажут, что Бахрушин его“подставил”, потому что он любовник его жены.

Ужас.

Ники любил это слово, и Ольга иногда повторяла его за ним.

– А Толян-то, – сказал Ники издалека. – Приперся! Все емузнать надо, куда мы едем, да зачем!..

– А как же? Он проворонить боится, вдруг нам Бен Ладенинтервью обещал. Мы снимем и прославимся.

– Сказал бы я, чего он и кому обещал, да воздержусь пока.Здесь женщины и дети.

Ольга усмехнулась.

– Ну что? Сначала за посылкой, а потом сюжет, или сначаласюжет, а потом за посылкой?

– Как хочешь, Ники.

– Что важнее, – продолжал веселиться оператор, – деньги илистулья? Утром деньги, вечером стулья. Утром стулья, вечером деньги.

– Ники, ты что? Обалдел? Какие стулья? Какие деньги?

– Я давно обалдел. Какого хрена я на эту войну езжу?! Да ещена чужую? Вот чего мне не хватает? Почему я не могу, как все люди, сниматьток-шоу “Все дело в перце, или Поговорим про это”? Куда меня несет?

– Я не знаю.

– А кто знает?! – вопросил Ники оскорбленным голосом. – ДедПихто?!

– Должно быть, ты рвач и выжига, – предположила Ольгалениво. – И деньги для тебя самое главное в жизни, и страсть к стяжательству инаживе в твоих мозгах затмевает все остальное.

– Я рвач и выжига, – согласился Ники. – Это всем известно,хоть у кого в “Останкино” спроси. Но жизнь-то одна!..

– Это точно.

– А тогда зачем мне…

– Ты мне надоел, – перебила его Ольга. – Давай поедем уже,если ты рассмотрел себя в зеркале.

– Да я и не рассматривал.

– Да ты только и делал, что собой любовался. Толя Борейкочуть шею не свернул. Наверное, решил, что ты голубой.

– Может, он сам голубой. А, говорят, знаешь, кто голубой?..

– Ники, мне наплевать, кто голубой, а кто зеленый!

– Ну вот, – пробормотал оператор и выдвинулся на серединукомнаты – пятнистые камуфляжные штаны, майка, бывшая когда-то черной, но отпота и солнца ставшая рыжей, бандана на отросших кудрях. Вид вполнемужественный и вызывающий жгучее уважение к самому себе, как у заправскогоамериканца.