И девицы, только что приехавшие из Ходжа-Багаутдина,оказались француженками – что толку от этих француженок!.. Расстройство одно.

В их поездке была небольшая тайна, но открывать ее ТолеБорейко они не собирались. По крайней мере, Ольга так поняла своего оператора,засевшего в ванной, а главным “носителем тайны” был именно он.

– На базар надо сходить. Слышишь, Ники?

– Чего ты там не видала? Тазы с кувшинами? Воды все равнонет.

– Там хлебушек, – пробормотала Ольга и сглотнула – вдругочень захотелось хлеба. – Лепешки.

Ники выглянул из ванной, вид у него был недовольный.

– Я один схожу. Без тебя.

Толя Борейко основательно уселся на шаткий металлическийстул, крепко взял себя за колени – и навострил уши.

Недаром об их романе с Ники говорили все заинтересованныелица не только в Кабуле, но и в Москве.

Говорили и жалели Бахрушина.

…А что он может? Ей вожжа под хвост попадет, она и начинаетвытворять, чего ей охота! В прошлом году в Антарктиду летала, а теперь вот вАфган понесло ее!

Книгу написала, читали? Да ладно, все читали! Ну и что?Особенная какая-то книга, что ли? Да ничего особенного, книга как книга. Тогда почемуее напечатали?!

И целое событие было, по телевизору показывали, а теперьговорят, что ей премию какую-то дадут, то ли Пулитцеровскую, то ли Букеровскую,шут ее знает. А все из-за чего? Из-за того, что спит со всеми – и с тем, и сэтим, и еще вроде с министром печати и с эмчеэсовским, и с генеральнымпродюсером, и еще с кем-то, от кого зависит… А вы не знали?! Да она ни одногомужика не пропустит, у нее, наверное, как у этих… которые зарубки на кроватиделали, кто это такие были? Потащилась вот в Афган, а он отпустил, Бахрушин-то,как он может ее остановить?! А ей все мало – небось Нобелевскую теперь подавай,премию-то. Феминистка, блин. Профессионалка.

Бедный Бахрушин. Не повезло ему.

Ники из-за двери в ванную еще поизучал ее, а потом опятьскрылся. Им надо было бы поговорить, а Толя мешал.

Впрочем, не к спеху. Поговорить они еще успеют.

Хотя можно и не успеть. Дней десять назад “томагавк” снес угостиницы правое крыло – ошибка вышла, извиняйте, граждане журналисты,промазали мы. Про американские карты, на которых обозначено все вплоть дофорточек в сортирах, мир узнал, когда какой-то бравый капитан со своего“Бигфайера” взял да и саданул по японскому посольству.

Тоже ошибся, видимо. Хотел по какому другому садануть, авышло по японскому.

Человечество содрогнулось. Мир замер.

Ждали катастрофы – во вселенском масштабе.

Лидеры держав по очереди промямлили, что они тоже предпочлибы, чтобы капитан саданул по какому-нибудь другому посольству, попроще, ноизменить ничего было нельзя.

Во вселенском масштабе обошлось, – выдержав тяжеленнуюпаузу, чтобы все как следует прочувствовали близость пропасти, японцы холодноприняли холодные американские извинения.

…Перед журналистами никто не извинялся – выразилисоболезнования семьям погибших, мировые новостные каналы показали дымящиесяразвалины и испуганных людей в джинсах и майках, кучками стоявших вокруг всерых и плотных клубах пыли.

Ольга тоже там стояла. Телефон тогда еще работал, но от шокаона забыла сразу позвонить и потом долго не могла понять, в чем дело, откудадлинные свербящие звуки – как будто из середины черепа.

Звонил Бахрушин, посмотревший видео WTN.

– Ты жива?

Она знала, что сигнал идет долго, и ей вдруг представилосьвсе это – как висящий над другим континентом спутник сейчас примет сигнал от еетелефона и в нем будет что-то мигать и щелкать, передавая сообщение дальше.Антенны наземных станций подхватят его, развернув острые решетчатые носы, ипогонят дальше на запад, на запад и потом на север, через горы, леса, города,пустоши и болота, в которых зреет клюква, и пахнет мхом и хвоей, и сеет мелкийдождь, – и дальше, дальше.

А там, вдалеке, “дворники” мотаются по стеклу, и в приемникезвучит песня про любовь, и в мокром асфальте дрожат огоньки машин, и заваленныйбумагами стол в кабинете, и привычные сигареты, пиджак на спинке кресла инагревшаяся тяжелая трубка телефона в ладони.

Он звонил и не знал, жива ли она, или то, что от нееосталось, тоже там, в пыльных обломках, которые уже не разобрать; не знал, чтокровь в пыли становится черной, как будто сворачивается. Только если наступитьв лужицу, изнутри брызнет алым. Он звонил и ждал, ответит она или нет.

Сигнал идет долго, и надо пережить, переждать, глядя вниз, впропасть московского асфальтового двора, на окна соседнего крыла, освещенныежелтым светом, и понимать совершенно отчетливо – все это имеет смысл, толькоесли она сейчас ответит.

А она сразу не позвонила, потому что у нее был шок.

Если сегодня будет связь, она скажет ему, что любит егобольше жизни.

Прямо так, прямо вот этими самыми словами.

И наплевать на шум аппаратной, который всегда слышно внаушнике, и истерические вопли выпускающего, и вой спутника, и на то, что тамтьма народу – прямой эфир в федеральных новостях, шутка ли! Но она все равноскажет – он ведь там, и Ольга это знает, а больше ей ничего не нужно.

Почему она никогда не говорила, что любит его?!

Чертов характер.

– Чертов характер, – повторила она вслух.

– У кого?

– Что у кого?

– Характер. У кого?

– Толь, – попросила Ольга, – дай мне сигарету.

– Я не курю, – весело удивился Толя Борейко, – ты что,забыла?

Курили все, кроме Толи. Он, конечно, заботился о своемздоровье – как это она позабыла?!

Афганцы опять загалдели под окнами, Ольга все пыталасьрасслышать, на каком языке они говорят. Здесь много языков – таджикский, пушту,фарси и дари.

Впрочем, кажется, дари – это не отдельный язык, а диалект.Чем-то они друг от друга отличались, но разобраться было трудно.

Ники выучил два слова: ташакор – спасибо, хоп – хорошо,договорились, и пользовался ими виртуозно.

Он протиснулся из ванной мимо Толи и сунул Ольге пачкусигарет.

– Спасибо.

– Не за что.

Хороший, вежливый мальчик. Заботливый.

Бахрушину, наверное, не десять, а уже сорок раз доложили,что у них роман, а как же!..