— Я не зверь, но ведь большое дело на мне, — продолжилПрохор Иванович. — Сколько людей в меня верят, и каких людей — не твоему батькечета. Светлые головы, радетели Отечества. По одному подбирал, как жемчужины вожерелье. Как за дело возьмемся — у нас горы прогнутся, реки вспять потекут. Атут ты. Я людей хорошо знаю, изучил за долгую службу. У тебя талант из цифирикорень извлекать, а я умею то же с людишками производить, каждого до самогокорня вижу. Вижу и тебя. Ты мозгами резв, да не мудр. И мудрым никогда нестанешь, потому что душонкой слаб. Гниль в тебе, которую для красоты жалостьюзовут. Не способен ты к нерассуждающему повиновению. От тебя большое делопогибнуть может. Сам рассуди — можно ль тебе жить? Никак нельзя.

Верно, оттого что, говоря это, тайный советник смотрел наМитю и не цепенил папеньку своим магнетическим взором, Алексей Воинович скинулморок, стал приходить в себя.

— Не поспеваю мыслью за вашими речениями, — воскликнул он,подбежав к сыну и обняв его, — но вижу, что вы желаете Митридату погибели.Сжальтесь над младенцем! Или уж разите нас обоих!

Сказал — и рубашку рванул, как бы обнажая грудь. Никогдапапенька не был таким красивым, как в этот миг!

Но Маслов родительской самоотверженностью не восхитился,равнодушно пожал плечами:

— Гляди. Мне что одного похерить, что двоих. Только не будьеще глупей, чем я про тебя думаю. Чем лишиться всего, лучше потерять часть. Утебя ведь есть и другой сын. Решай, Карпов. У меня театры разводить временинет. Желаешь умереть — умрешь. Хочешь жить — поедешь, со мной в Питер. Жену истаршего сына бери с собой. Для начала выговорю тебе чин статского советника,да в память о царицыном воспитаннике тысячонку душ. Для утешения. Но этопустяки. Скоро свершится некое событие, после которого мой помощник получитвсё, что пожелает — хоть графский титул, хоть министерство. Только служи верно,не двурушничай.

— Графский титул? — повторил Алексей Воинович. — Ми…министерство?

И вдруг перестал быть красивым.

— Да. Или смерть. Выбирай.

Папенька всё еще прижимал сына к себе, но как-то рассеянно,без прежней горячности.

— Но… но что я скажу супруге, родившей в муках это дитя?

Взглянул на Митю сверху вниз — боязливо, словно не на живогочеловека, а на покойника.

Маслов отмахнулся:

— Насколько я успел узнать твою жену, ей можно набрехать чтоугодно. Через месяц она и не вспомнит, что у нее было два сына, а не один. О,твоей Аглаюшке будет чем себя занять в Санкт-Петербурге.

По лицу Карпова-старшего ручьем потекли слезы.

— Бог свидетель, я имел о тебе попечение самого нежногоотца, но что я могу сделать? — зарыдал он, обнимая сына. — Ты же слышал, егопревосходительство говорит, что ты всё равно обречен. Так не будьжестокосерден, не разрывай мне сердце. Подумай о матери, о брате, о твоемлюбящем отце наконец!

И Митридат понял, что в самом деле обречен, теперь ужеокончательно и бесповоротно. И заплакал. Но не от страха, а от невыносимойпечали.

Папенька разомкнул объятья, сделал шажок в сторону.Осторожно вытянул руку, погладил сына по голове.

— Бедное дитя! Ты ни в чем не виновато! Истинно говорят, чторано созревшие дарования не живут долго. Плачь, плачь! Ах, сколь мало нашрассудок способен предотвратить уготованные нам удары Фортуны и еще менеепригоден для нашего утешенья!

— Утешайтесь тем, что скоро всё кончится, — шепнул Макс, изчего Николас понял, что физиономия у него, должно быть, бледная и перевернутая.

Команда покинуть квартиру поступив всего минуту назад. Обамобильных телефона зазвонили одновременно: один у Макса, второй у Фандорина.

— Тут была задержка, — раздался в трубке мягкий,приглушенный голос Игорька. — Председатель комиссии опоздал. Теперь всёнормально. Вперед. Телефон всё время держите возле уха. Я предупредилассистентку Ястыкова: если связь прерывается, не важно по какой причине, хотьбы даже технической, договору конец. Не молчите, всё время что-нибудь говорите,а я буду информировать вас о ходе торгов.

«Задержка» была нешуточной — почти полчаса, и с каждойминутой напряжение в прихожей, где заложники и охрана дожидались сигнала,возрастало.

Жанны не было, она состояла при своем боссе и руководилаоперацией по телефону. Николаса и Миранду опекали двое старых знакомых, Макс иУтконос. Поначалу Фандорин усмотрел в малочисленности стражи хороший признак,но по мере того, как пауза затягивалась, всё более крепла другая версия,нехорошая: это охраны должно быть много, а вот киллеров вполне достаточно идвоих. Магистр изо всех сил улыбался Мире и даже подмигивал — мол, всё хорошо,всё идет по плану, а сам уже готовился к худшему.

Когда враз затрезвонили телефоны, Николас чуть не вскрикнулот облегчения.

Сразу же вышли на освещенную солнцем лестницу: впередиУтконос, придерживающий за локоть Миру, потом, в такой же сцепке, Фандорин сМаксом.

Тогда-то Николасов надзиратель и прошептал неожиданные словаутешения. А еще прибавил:

— Идем медленно и, пожалуйста, без самодеятельности.Помните, что жизнь девчушки в ваших руках. У меня инструкция: если что, валитьее первой.

По улице шли прогулочным шагом, по двое, сопровождаемые елеползущим вдоль бровки джипом. Утконос держал Миру за руку, сзади они былипохожи на старшего брата и сестренку. Макс с Николасом, кажется, производилименее идиллическое впечатление: идут два мужика под ручку, каждый прижимает куху мобильник. Фандорин слышал, как в стайке шедших навстречу подростков зашептались:«Гляди, гляди — пидоры».

— …Председатель зачитывает условия торгов, — шелестел в ухевялый голос Игорька. — Это минут на шесть, на семь. У вас всё окей?

— Да-да.

Максу, видно, тоже полагалось подавать начальнице звуковыесигналы, но он ограничивался тем, что время от времени мычал в трубку:

— Мгм… Мгм… Мгм…

Так и шествовали по окраине столицы. Утро было непо-ноябрьски свежее и яркое, только вот холодное — без ватного одеяла облаковземля зябла.

— А Кимринская улица это где? — спросила Мира, оборачиваясь.

Фандорин прищурился от солнца, посмотрел на табличку, вкоторую тыкала пальцем его невоспитанная воспитанница. Пожал плечами:

— Москва — город большой.