— Не знаю… Наверно, потому что хреновый из меняпрофессионал. Вот Макс — другое дело.

Он склонился над своим поверженным напарником, стал щупатьему пульс на шее.

— Я не понимаю, — всё не мог опомниться Ника. — Так вы нечеловек Мирата Виленовича?

— Нет. Я просто человек. Сам по себе.

Угу, вроде жив…

— Правда? — обрадовался Фандорин. — Я его не убил?

— Нет. Оклемается.

— Коля! — закричала через дверь Миранда. — Ты живой? Коля!

— Да-да, — нетерпеливо откликнулся он. — Анатолий, почему выэто сделали? Я думал, вы…

Фандорин не договорил, потому что не сумел подобратьправильных слов, но Утконос понял и так.

— Ты думал, я пень безухий? Нет, Коль, я давно к тебеприглядываюсь. Правильный ты мужик. Пацаненка тогда на шоссе спас. И вообще.Говоришь по делу. Правду ты сказал — потом сам себе печенку выгрызу. Главное,девчонка-то чего ей далась? Ну, замочи ее, чтоб не заложила или в отместку. Амучить зачем?

Толя открыл комнату, где была заперта пленница, и немедленнополучил удар дверью по носу. В холл стремглав вылетела Мира, мельком взглянулана следы побоища и бросилась к Николасу.

— Уроды! Козлы! Что они с тобой сделали! Тут больно? — Онапотрогала его щеку, отняла пальцы — они были красными. — А тут?

— Да ерунда, ссадины, — ответил Ника, чувствуя себяперсонажем из голливудского фильма. (Are you okay? — I`m fine. И небрежноразмазать кровь по лицу.)

— Валить надо, — сказал Толя. — Ты правильно говорил.Ястыков за облом с нас спросит.

Мира посмотрела на Утконоса, перевела взгляд на Фандорина.

— Он что, за нас? — Николас кивнул. — Его папа подослал, да?

— Нет. Твой папа… купил Ильичевский комбинат…

Сказал — и отвернулся, чтобы не видеть ее лица. Мирашмыгнула носом. Плачет?

Нет, ее глаза были сухими, только блестели ярче обычного.

— Тогда почему он нам помог? — шепнула она Николасу на ухо.

— Потому что слово эффективнее кулака, я тебе это ужеобъяснял.

Она взяла его за руку, посмотрела на разбитые костяшки:

— Оно и видно. — И вдруг поцеловала его окровавленныепальцы, а потом расплакалась.

Толя тронул Фандорина за плечо.

— Всё, ноги. Макс пускай сам. Он скоро очухается. Калачтертый, выкрутится.

У подъезда Утконос быстро повертел головой вправо-влево,сунул Николасу пятерню.

— Ладно, Коля, бывай.

— Ты куда теперь?

— На Кавказ подамся. К абхазам или в Махачкалу. Там работымного.

Он поднял воротник куртки, кивнул Мире и, перепрыгнув череззаборчик, двинул прямо сквозь голые кусты. Закачались ветки, потом перестали.От плохого профессионала по имени Толя осталась только цепочка рифленых следовна снегу.

— А мы куда? — спросила Мира, размазывая слезы. — К папе,да? Или куда?

К папе хорошо бы — чтоб задать ему пару вопросов, подумалНиколас. Но сказал не так:

— Пока не знаю. Главное — подальше отсюда.

Быстро шли по Кимринской улице. Мира еле поспевала заразмашистым шагом учителя, вынужденная то и дело переходить на бег.

Фандорин через шаг оглядывался назад, голосуя автомобилям.

Первым остановился фургон «газель».

— Куда надо? — спросил шофер.

— Куда-нибудь подальше, — пробормотал Николас, нервно глядяна вылетевший из-за поворота черный джип. Вспомнив, что по мобильному телефонуможно определить местонахождение, вынул аппарат из кармана, потихоньку бросилпод колесо.

— За стольник докачу хоть до Ерусалима, — весело предложилводитель. Джип пронесся мимо.

— Куда-куда? — уставился Ника на шутники. — До Иерусалима?

— Ну. В Новый Ерусалим, свечки везу.

А, это он про Ново-Иерусалимский монастырь, дошло доНиколаса. Вот кстати. Оттуда и до Утешительного недалеко.

Хотя это еще надо было подумать, ехать в Утешительное илинет…

Вот по дороге и подумаю, решился Фандорин.

Сели, поехали: веселый шофер — слева, пел про батяню комбатаи товарища старшего сержанта; Николас — справа, думал про Мирата Виленовича иОлега Станиславовича;

Мира — посередине, всхлипывала и шмыгала носом.

Так, каждый при своем занятии, и катили до самой Истры.

Купол Воскресенского монастыря — пузатый, несуразный, непохожий ни на одно известное Николасу творение православной архитектуры —засверкал позолотой над полями задолго до того, как грузовичок подъехал ктихому городку. Заглядевшись на диковинную конструкцию, Фандорин на минутуотвлекся от насущных мыслей, вспомнил жестоковыйного патриарха Никона, которыйзатеял в дополнение к Третьему Риму и даже в затмение оного воздвигнуть новыйГосподень Град. А поскольку ни патриарх, ни его зодчие в Святой Земле отродясьне бывали, то черпали сведения с европейских картин, на которых Иерусалимизображался в виде фантастического златобашенного бурга готико-мавританскогообличья. Как это по-русски, подумал Николас: материализовать заведомуюевропейскую химеру. Но лучше уж монастырь, чем логический немецкий парадиз водной отдельно взятой нелогической стране.

Попрощались с шофером, который отправился с накладными ккакому-то отцу Ипатию. Остались у надвратной башни вдвоем.

Дилемма, над которой Фандорин ломал голову всю дорогу отМосквы, так и не была решена.

Идти к Куценко или нет? Этот человек сделал свой выбор.Наверняка давшийся ему нелегко, но всё же окончательный и обжалованию неподлежащий. Было, скорее всего, так. Он искренне намеревался выполнить условиясделки, но, когда увидел торжествующую физиономию врага, ненависть выжгла изего сердца любовь, перевесила ее. Или же порыв был менее романтическогосвойства: Мират Виленович просто физически не смог выпустить из рук желанныйкуш. Закоченел, как чеховский дьячок при виде лохани с черной икрой, и забылобо всем на свете. Так или иначе, он сам отказался от дочери. Согласился с тем,что он больше не отец.