* * *

Он думал, что ночью не сомкнет глаз. Прилег на кроватьбольше для порядка. Закинул руку за голову, стал представлять себе, как всёзавтра произойдет. Что если в Ястыкове подлость окажется сильнее прагматизма?

Зажмурился, представил.

Два приглушенных щелчка. Высокий мужчина и худенькая девушкани с того ни с сего падают на асфальт. К ним подходят, наклоняются, не могутпонять, в чем дело. А тем временем двое или трое парней как ни в чем не бывалоуходят прочь, растворяются в толпе…

Просто поразительно, что с такими видениями Фандоринвсе-таки уснул. Единственным объяснением могла быть усталость. Как-никак втораябессонная ночь подряд.

На рассвете он проснулся оттого, что скрипнула дверь и пополу прошелестели невесомые шаги.

Спросонья сказал себе: это Алтын вставала в туалет.Собирался упасть обратно в сон, и вдруг вспомнил, где он. Рванулся с подушки.

У приоткрытой двери стояла Мира. Она была в розовой пижаме сжирафами — очень похожей на ту, в которой спала четырехлетняя Геля.

— Тс-с-с, — приложила палец к губам ночная гостья.

Прикрыла дверь, бесшумно пробежала по паркету и села накровать.

— Ты что? — прошептал он. — Как ты вышла из комнаты?

— Стояла у двери, слушала. Ждала, пока этот в сортир уйдетили еще куда. Вот, дождалась.

— Но в кухне же еще один! Мог услышать. Мира усмехнулась, ееглаза блеснули мерцающими огоньками.

— Как же, услышит он. Я умею ходить вообще без звука. Мыночью всегда из палаты в палату шастали. Смотри, смотри, что я нашла! В пижамебыло.

Он наклонился к маленькому бумажному квадратику. Напрягаяглаза, прочел: «Не бойся, доченька. Папа тебя спасет».

— Видал? — возбужденно спросила она. — Я всю ночь не спала,хотела тебе показать! Подвинься, я замерзла.

Залезла к нему под одеяло, прижалась ледяными ногами.

Спокойно, приказал себе запаниковавший Николас. Это невиннаядетдомовская привычка. Осторожно, чтоб не обидеть, отодвинулся, но Миранемедленно придвинулась вновь.

— Ты такой теплый! И длинный, как удав из «Тридцать восемьпопугаев». — Она прыснула. Оперлась на локоть, мечтательно сказала. — Он вообщезастенчивый. Вроде как стесняется меня. А тут «доченька». Никогда так меня неназывал. Значит, не сердится.

Николас уже взял себя в руки, запретил организму поддаватьсяненужным реакциям. Ну и что с того, что девушка положила тебе руку на плечо, аколенку пристроила на бедра? Пусть будет стыдно тому, кто плохо об этомподумает.

— Что ж ему на тебя сердиться? — сказал Фандорин. Хотелпогладить девочку по трогательно белеющей в полумраке головке, но не стал —немного подержал руку в воздухе и осторожно опустил. — Разве ты в чем-нибудьперед ним виновата? Ничего, завтра всё кончится. Нас отпустят, мы доберемся дометро, и за нами приедет твой папа.

— В метро? Ой, я там еще ни разу не была. Говорят, жуткокрасиво. Знаешь, меня же всё на машине возят, с темными стеклами. Только чтоглаза не завязывают, как эти.

Мира заерзала, устраиваясь поудобней, и Николас почувствовал,что проклятый организм, раб первобытности, начинает выходить из-под контроля.

— Ты лежи, грейся, — пробормотал магистр, выбираясь изкровати. — А я все-таки попытаюсь сориентироваться, в какой части Москвы мынаходимся.

У окна перевел дух. Стал всматриваться в белую отсвежевыпавшего снега улицу, в дома, где уже загорались огни — восьмой час,скоро начало рабочего дня.

Подошла закутанная в одеяло Мира, встала рядом. Ее затылокбелел на уровне Никиного локтя.

— Вон, смотри, какой домина. Раз, два, три, десять,шестнадцать, целых двадцать два этажа! И еще вон четыре трубы. Ты же москвич.Может, узнаешь?

— Нет, в Москве таких мест много.

— Гляди, гляди! — Она встала на батарею и обхватила его зашею — теперь их щеки были на одном уровне. — Вон на небе светлая полоска!

— Ну и что?

— Как «что»! Еще учитель! Откуда солнце-то восходит?

А ведь действительно! Восток справа, примерно под угломсорок пять градусов. И там, кажется, кольцевая дорога, дома кончаются. Значит,какой это край Москвы? Юго-восток?

Нет, северо-восток.

— Северо-запад — вот в какой стороне света сияет солнценашей империи, что бы там ни утверждала географическая наука. Именно туда, кбалтийским водам, мы с господином конногвардейским вахмистром завтра поутру иустремимся — обогреться лучами милости матушки-государыни. Я, конечно, не«херувимчик» и не «жемчужинка», как называет вашего сынка ее царскоевеличество, но, глядишь, и мне на радостях какая-никакая награда достанется. —Прохор Иванович смиренно улыбнулся. — Кресточек ли, звездочка, а дороже бывсего ласковое от матушки слово.

— Это вне всякого сомнения так! — горячо поддержал егоАлексей Воинович. — Благосклонное слово монарха — наилучшее вознаграждение дляблагородного человека. Драгоценнейшая реликвия нашего семейства —собственноручно начертанное высочайшее выражение признательности Митридату.«Вечно признательна. Екатерина». Вот оно, я хранил его до твоего возвращения. —Папенька благоговейно вынул из шкапчика пропись с царицыным росчерком, подалсыну.

Митя повертел бумажку, сунул в карман. На стенку, что ли,повесить?

— Но и вещественные знаки августейшей милости тоже отрадны,— продолжил папенька. — Душевно прошу передать мою нижайшую признательность еевеличеству за присланные с вашим превосходительством червонцы. Не деньги дороги— августейшее внимание.

— Передам, передам. — Тайный советник благодушно кивнул,почесывая голову под черным париком. — И вашу просьбу о дозволении состоять присыне тоже передам. Отчего бы нет? Где это видано — родителей с детьмиразлучать. Ничего, недолго князь Платону над человеческой природой ихристианскими установлениями глумиться. Уж можете мне верить. Имею на сей счетсамые верные сведения.

— Ужель? — обрадовался папенька и переглянулся с маменькой.— Ах, душа моя, то-то было бы счастье!

Та ответила лучезарной улыбкой, подлила гостю чаю.

— А вот наш старшенький, — сказала она. — Поклонись,Эндимиоша, господину тайному советнику. И брату тоже поклонись.