Таким образом, города действовали на двух разных экономических и географических уровнях. Первый – простой обмен между городом и селом. Горожане в большинстве своем не производили продукты питания, они изготавливали ремесленные изделия на продажу, а на вырученные деньги покупали продукты, выращенные крестьянами. Иногда, если город был крупным и/или густонаселенным, торговля с ним охватывала довольно большую территорию; лондонский спрос, в частности, затрагивал такие дальние рынки, как в Дувре, Оксфорде и даже в Питерборо, а Сицилия с начала XIII века стала житницей для половины великих городов северной и центральной Италии[246]. Однако в основном этот торговый обмен был местным.

Второй уровень – дальняя торговля, связывавшая Фландрию с Италией и оба эти региона с более отдаленными землями. Она заметно развивалась. У морских торговых путей вдоль побережий Европы издавна было два основных направления – в Средиземноморье и в Северном море. Оба переживали свои взлеты и падения (в раннем Средневековье упадок торговли в Северном море пришелся на VI век, а в Средиземном – на VIII столетие[247]), но к XI веку у обоих увеличивались и охват, и интенсивность. К тому времени важнейшими рынками на Средиземном море выступали Константинополь, Александрия (и чуть дальше от побережья Каир), Палермо, Альмерия и Венеция, а на Северном море – Лондон, Брюгге, а также речные порты на Рейне, такие как Кёльн. Чуть позже – по завершении крестовых походов – Венеция, Генуя и (на не столь долгий срок) Пиза выстроили собственные торговые и колониальные империи в Восточном Средиземноморье. К этому времени от двух главных магистралей начали ответвляться другие пути, в частности балтийский, нанизывающий торговые порты на побережье нынешней Германии и Польши, которые в XIV веке объединятся в Ганзейскую лигу, а затем по великим русским рекам через Новгород и Киев устремляющийся обратно в Константинополь. Кроме того, стремительная урбанизация Фландрии и северной Италии способствовала развитию более прямых сухопутных связей, в том числе через Альпы. К XII веку итальянские и фламандские купцы встречались примерно на середине пути, в Шампани, где шесть крупных ежегодных ярмарок, устраиваемых местными графами, образовали в XIII веке еще один общеевропейский центр товарообмена[248].

На ярмарках в Шампани и в других городах вдоль этих путей торговали продукцией со всей Европы, и не только: шелк везли из Византии и Сирии, лен и сахар – из Египта, перец и другие пряности – с берегов Индийского океана, лучшие сукна – из Фландрии и Италии, оружие – из Милана, пушнину – из Руси. Системы обмена становились все сложнее; из кредитных соглашений, заключаемых в Шампани и на других ярмарках между живущими далеко друг от друга, развивалось банковское дело, на котором начинали специализироваться тосканские города во главе с Луккой и Флоренцией. К концу XIII века крупнейшие банки вышли на международный уровень посредничества (через флорентийские банки Барди и Перуцци шла немалая часть экспорта английской шерсти во Фландрию) и ссужали деньгами не только купцов, но и королей, нуждавшихся в финансах для ведения войны и готовых платить высокие проценты. Как и в 2008 году, ни к чему хорошему это не привело, поскольку долги короли делали тоже королевские, и банки рушились: король Англии Эдуард I разорил банк Риккарди в Лукке, конфисковав в 1294 году его активы (банкротство наступило в следующем десятилетии); Фрескобальди во Флоренции обанкротились в 1311 году, когда финансовые трудности начались у Эдуарда II, а в 1343–1346 годах настала очередь Барди и Перуцци, к тому времени уже завышавших свои финансовые обязательства, отчасти из-за ссуд Эдуарду III[249]. Однако теперь у ряда семей появилась возможность из поколения в поколение накапливать богатство, строить карьеру и получать социальный и политический вес в родных городах (Джотто расписывал семейные капеллы Барди и Перуцци в Санта-Кроче во Флоренции), подвизаясь на финансовом и торговом поприще, то есть будучи представителями торгового капитализма. Такого европейская история еще не знала, даже во времена Римской империи.

Такая модель развития, особенно рассматриваемая в романтическом свете, как это нередко случается, настолько завораживает историков, что иногда ее выставляют единственным истинным образцом средневековой экономики – доказательством того, что, не вмешайся некие чрезвычайные обстоятельства (Черная смерть, ограничительная политика средневековых гильдий или, с меньшей долей вероятности, Столетняя война и дефицит серебра в начале XV века), средневековая Европа могла бы перейти к промышленному капитализму на несколько столетий раньше. Однако на самом деле международная европейская торговля не была самой важной составляющей экономического взлета.

Во-первых, Европа находилась не в центре, а, скорее, на окраине этого торгового пространства, которое простиралось на восток от Европы через Египет к Индийскому океану до самого Китая, где долина Янцзы в XIII веке была самым экономически развитым регионом мира. Что касается средиземноморской торговли, ее настоящим средоточием, по крайней мере до XIV века, был Египет с центром в Каире, крупнейшем (после упадка Константинополя начиная с 1204 года, о чем см. главу 9) городе Средиземноморья, вдвое превышающем размерами Париж и Милан. Кроме того, в Египте имелись города – текстильные фабрики, такие как Тинис и Думьят, производившие лен (а также и сахар) в промышленных объемах[250]. Принципы работы итальянских банков XIII века во многом заимствовались у дельцов Каира и Александрии. Среди них было немало евреев, что дает нам возможность использовать в качестве источника знаний каирскую генизу, огромный массив средневековых еврейских свитков, содержащих достаточно сведений о торгово-финансовой деятельности купцов из исламских стран в XI–XIII веках. (В Европе на долю евреев оставалось только мелкое и презренное ростовщичество – далеко не тот уровень, на котором действовали итальянские банкиры[251].) Генуя и Венеция как посредники сильно зависели от Египта, а фламандские и удаленные от моря итальянские центры текстильного производства хоть и не зависели, но достаточно долго от него отставали.