В результате Пиза стремительно росла – особенно в XII веке. К 1100 году рыночная площадь вышла за границы старых римских стен, а город, опоясанный новой стеной, которую коммуна возвела в 1150-х годах, был уже в шесть раз больше старого и раскинулся по обоим берегам Арно. К тому времени Пиза могла похвастаться немалым числом каменных и кирпичных домов знати – некоторые из них стоят и по сей день, а также одно- и двухэтажными домами рядовых горожан. Из коллективной клятвы верности, подписанной в 1228 году всеми взрослыми мужчинами Пизы, можно заключить, что в городе проживало около 25 000 человек. Немалую долю от этого числа составляли представители сотни с лишним ремесел, среди которых были пекари, башмачники, кузнецы, текстильщики, а также вездесущие mercatores – купцы разного ранга[240]. На первый взгляд впечатляет, однако к тому времени пик расцвета, судя по всему, уже был пройден. Такой же торговый уклад с 1100 года можно было наблюдать в любом средневековом городе, и крупном, и мелком, и к 1228 году Пиза начала отставать от Генуи. Ее процветание обеспечивала торговля – доставка товаров из одних регионов в другие, а не ремесленное производство продукции, которой торговали на каждом углу. Круг тех, кто нуждался в Пизе как поставщике, был ограничен. В него, разумеется, входили сухопутные города Тосканы – Лукка, Сиена и развивающаяся Флоренция, но у Пизы не было преимущества в виде близости к Милану и к альпийским перевалам, которым располагала Генуя. Несколько десятилетий спустя Генуя переросла Пизу в четыре раза, а в 1284 году генуэзский флот разгромил пизанский в крупном морском сражении в устье Арно, и восстановить былое благополучие Пиза уже не сумела.

А теперь возьмем для сравнения другой не менее активно торговавший город в северной части Европы – фламандский Гент, расположенный на побережье у слияния Шельды и Лейе, на такой же заболоченной в тот период местности. Постоянное поселение здесь появилось только с возникновением монастыря в VII веке, к IX веку рядом с монастырем вырос речной порт, однако в 879 году викинги уничтожили и то и другое. Немного позже на другом берегу Лейе, чуть ниже современного центра города, возникло новое поселение, обнесенное рвом, а к середине X века недалеко оттуда возвели замок графа Фландрии, изначально деревянный, но в середине XI века перестроенный в камне. Гент постепенно разрастался в направлении графского замка, у стен которого разворачивались главные городские рынки, демонстрируя тем самым, насколько важен был для развития города на раннем этапе спрос на товар у обитателей замка. К началу XII века поселение, ведущее свою историю примерно с 900 года, занимало около 80 гектаров – вдвое меньше заново обнесенной стенами Пизы 1150-х. При этом к концу XIII столетия население Гента насчитывало свыше 60 000 человек – намного больше, чем в тогдашней Пизе, равно как и в любом другом городе Фландрии, хотя в Брюгге и Ипре, расположенных в 50 километрах от Гента, проживало чуть больше половины от этого количества. Как и в Пизе, часть домов знати, а также по крайней мере один из рынков в XII веке уже были каменными; возводили здесь и дома-башни. В некоторых домах имелись обширные склады – это были купеческие здания. Богатая и независимая верхушка Гента к 1128 году составляла коммуну (communio), возглавляемую членами городского управления, кроме того, там, без сомнения, существовала купеческая гильдия. До нас дошли подробно прописанные уставы таких гильдий хоть и не в Генте, но в двух соседних городах конца XI века – Сент-Омере и Валансьене. Самоуправление – в виде олигархии, которая к XIII веку называлась Союзом тридцати девяти, – сохранялось, хотя графы Фландрии по очереди пытались с ним бороться. В XIV веке предводители фламандских городов, воевавших с графом, часто имели гентское происхождение – как Якоб ван Артевельде в 1340-х годах и его сын Филипп в начале 1380-х, какое-то время де-факто правившие всей Фландрией[241].

В отличие от пизанской городской верхушки, для гентской землевладение не было первостепенным, хотя со временем землю начала покупать и она. Ее богатство во все времена имело урбанистическую основу, гентскую элиту, как и пизанскую, составляли торговцы, но общегородская экономика в Генте отличалась, поскольку он был в первую очередь центром текстильного производства. В XI веке Фландрия налаживала поставки своей шерсти в города для дальнейшей переработки в сукно, однако самое позднее к 1110 году она уже импортировала шерсть из Англии, и с тех пор именно английская шерсть до окончания эпидемии Черной смерти оставалась основным сырьем для фламандской суконной отрасли. В XIII веке около половины населения Гента составляли суконщики – подобной концентрацией могли похвастаться только Ипр, Милан и позже Флоренция, хотя на тканях специализировались, пусть с меньшими объемами производства, два десятка городов во Фландрии и Италии (а также фламандская сельская местность). Гент и его соседи экспортировали сукно в самые дальние части Европы: купцы из Ипра фигурируют в новгородских грамотах 1130-х годов. Вплоть до XIII века фламандский текстиль играет главную роль даже во флорентийском производстве, сосредоточенном на окраске и отделке тканей из Гента, Ипра и других фламандских городов. Кроме того, торговцы из разных краев стекались на пять ежегодных фламандских текстильных ярмарок, очередность проведения которых установилась уже к XIII веку. Таким образом, богатство Генту обеспечивали общеевропейские масштабы сбыта продукции, а пропитание – не менее широкие и разветвленные торговые каналы, поскольку Фландрия не могла прокормить все свои города сама. Это был элитный рынок – фламандское сукно, производившееся на экспорт, было слишком качественным для массового потребления, которое в то время оставалось крайне локализованным и почти не коммерциализировалось. Однако элиты в Европе имелось достаточно, чтобы производство ширилось, а производители богатели. Не заставил себя ждать и классовый конфликт: крупнейшие народные восстания, вошедшие в число самых успешных за все Средние века, объединили текстильщиков и крестьян во Фландрии в 1297–1304 годах и в 1323–1328 годах. В ожесточенном сражении при Куртре в 1302 году фламандцы разбили самого короля Франции[242].

Пиза и Гент как крупнейшие города были включены в международный товарообмен, однако остальные, намного уступавшие им размерами, обслуживали в основном местные рынки. В Англии, по которой этот вопрос проработан лучше всего, в 1300 году имелось 500–600 бургов (borough – населенный пункт, получивший городскую хартию), из которых в «Книге Страшного суда» фигурируют только 112, то есть остальные появились уже позже. В подавляющем большинстве таких поселений не набиралось и тысячи жителей[243], а вся торговля велась в окрестностях радиусом 25 километров – расстояние, позволяющее обернуться за день. Именно к этой категории принадлежал хорошо изученный Стратфорд-на-Эйвоне в Уорикшире. В «Книге Страшного суда» он указан как деревня, но в 1196 году его владельцу, епископу Вустерскому, была дарована королем Ричардом I рыночная хартия, и епископ разделил селение на одинаковые участки для сбора стандартного оброка[244]. Стратфорд процветал и богател, а следы проведенного епископом межевания до сих пор можно обнаружить в планировке современного города (один из участков, например, занимает гостиница «Шекспир»). К 1250-м годам в нем проживало чуть больше 1000 человек, так что по английским меркам разросся он быстро; почти все переселенцы стекались из окрестных деревень в пределах тех самых 25 километров. К этому времени город уже отличался сплоченностью, подкрепленной возникновением в 1260-х годах местного религиозного братства, к которому принадлежали даже некоторые беднейшие жители, а также приезжие торговцы. Основное население города составляли ремесленники, занимавшиеся изготовлением кожи, тканей, металлических и деревянных изделий и производством продуктов питания – типичные ремесла для любого средневекового города без определенной специализации. Тем не менее нам они важны. Стратфорд был очень удачно расположен. Он помещался между двумя четко очерченными зонами – плодородными пахотными землями долины Эйвона и холмистой Фельденской равнины на юге и Арденским лесом на севере, – где экономика имела больше аграрную направленность. Кроме того, по мосту через Эйвон в Стратфорде проходила римская дорога, ведущая на запад к Дройтвичу, специализировавшемуся на солеварении. Таким образом, Стратфорд как нельзя лучше подходил на роль торгового перекрестка южного Уорикшира, собирающего на своем рынке покупателей и продавцов со всех четырех сторон. Однако значительная доля ремесленников в Стратфорде свидетельствует о другом – о зарождении производственной сети на базе некрупного города с потенциальным крестьянским рынком сбыта численностью около 10 000 человек из ближайших окрестностей. Ведь кто еще поедет в Стратфорд? Местные богачи – епископы, графы, мелкие дворяне – съездят (или пошлют слуг) в ближайшие действительно большие города, Ковентри или Бристоль, два из пяти крупнейших в Англии. Появление ремесленников в Стратфорде (и множестве других мелких городков, наглядно отражающих развитие процесса) – это признак следующего крупного сдвига в экономике, основанной на товарообмене, а именно: с одной стороны, ориентации городского производства не только на элиту, но и на массового потребителя, а с другой – возникновения у крестьян привычки покупать ткань (самый важный товар из этого ассортимента), а не изготавливать самим. Хотя, как я уже говорил в начале главы, мы еще только на подступах к тому, чтобы выяснить, как далеко зашел процесс коммерциализации в сельской экономике, но успеху такого незначительного городка, как Стратфорд, место на этих подступах нашлось[245].