До недавнего времени для историков, занимающихся средневековым крестьянством, эта тенденция служила доказательством того, что крестьяне отдавали господину все излишки, перебиваясь «прожиточным минимумом», и в результате их положение было близко к нищенскому. Теперь же мы склонны усомниться в повсеместности такой картины, даже если не учитывать растущие масштабы колонизации европейских земель, где поселенцы облагались пониженной рентой. Даже в Англии, с ее возраставшими показателями подлинного закабаления, в XIII веке рента была не такой высокой, как могло бы следовать из сведений о намолоте и субаренде[231]. В Италии, Испании и Франции одна из важных тенденций XII – начала XIII столетия заключалась в объединении крестьянских общин для получения льготных грамот, в которых сеньор соглашался отказаться от непредсказуемых поборов и держаться в более ограниченных и четко определенных рамках. Восстановить контекст таких соглашений можно лишь косвенно, поскольку сами грамоты, составленные в очень велеречивом ключе, в качестве побудительных мотивов приводили добрую волю сеньора и прочее в том же духе. Один из образчиков такой выспренности – подписанное сеньором Тинтиннано (небольшого укрепленного селения в южной Тоскане) согласие установить постоянную ренту:

В действительности, несмотря на все красивые слова, крестьяне Тинтиннано – нынешней Рокка д’Орчия, расположенной всего в паре миль от главного паломнического пути из Франции в Рим (возможно, именно этим объясняются отсылки к Вечному городу в грамоте Гвидо Медико), – угрожали уйти из деревни совсем, если сеньор не согласится на уступки. Вполне вероятно также, что грамота была получена за деньги, то есть крестьяне были готовы заплатить один раз за четкие правила взимания ренты и прописывание собственных прав, которым посвящен остаток текста: в документах такого рода подобная оплата оговаривается часто, хоть и не в данном примере. Угрозами и подкупом – в разном соотношении – действовали крестьяне по всей Европе, выбивая общинные льготы[232].

Каждая из таких льготных грамот свидетельствует, что общине удавалось коллективными действиями обеспечить себе некоторую экономическую стабильность и усилить свой местный институциональный авторитет. Коллективность для средневековой политики, как мы уже знаем, не редкость: ее проявлениями были и собрания – при Каролингах или в Северной Европе, – и итальянские городские коммуны. Этот принцип оправдывал себя и в деревнях, на всей территории Европы[233]. Даже в английских селениях, где льготные грамоты были редки, имелись коллективно установленные порядки. Деревенские общины, которые до XI века, насколько мы можем судить, были сильны только в Испании и, возможно, в Дании, в классическом Средневековье набирали силу по всей Европе. Им отводилась ведущая роль, их старосты обретали институциональный авторитет, а в некоторых частях Италии и южной Франции даже называли себя консулами – по городскому образцу. Почти всегда это были представители самых зажиточных семей. Крестьянской верхушке политическая и экономическая независимость от господ всегда приносила наибольшую выгоду, но верхушке требовалась поддержка общины, поэтому община выигрывала тоже. В ведении общины все чаще находилась приходская, то есть местная религиозная деятельность, усиливалась и экономическая роль общин: в Северной Европе они занимались распределением пахотной земли «открытого поля», на юге – ирригацией и повсеместно – общинным выпасом[234]. Благодаря такой коллективной инициативе, хоть и редко в тот период переходившей в открытый бунт, господа обирали крестьян гораздо меньше, чем могли бы, то есть наблюдаемые нами социальные перемены не всегда оставляли последних в проигрыше. Кроме того, коллективность объясняет археологические данные, касающиеся благополучия деревни. Хотя мы по-прежнему не можем сказать наверняка, возникало это благополучие (какое бы ни было) до или после образования общин и получения льгот, оно все же свидетельствует, как и ведущая роль общин, что и крестьянам экономическая экспансия в рассматриваемый период давала преимущество, которое им иногда удавалось сохранить.

Одна из развивавшихся в XI–XIII веке устойчивых тенденций, когда к оброку добавлялись права сеньора – и даже, в какой-то степени, когда не добавлялись, – состояла в том, что поборы все чаще взимались в денежной форме. Причина проста: увеличилось количество серебра в обращении, поэтому деньги теперь водились и у крестьян, а господа предпочитали денежную ренту, поскольку так проще было покупать необходимое. Когда вернулось налогообложение – по большей части в XIII веке, о чем мы поговорим в следующей главе, – налоги тоже почти всегда собирались деньгами. Крупные центры добычи серебра – Гослар в Саксонии с 960-х годов, Мейсен там же с 1160-х, Фризах в Австрии с 1190-х, Йиглава в Богемии с 1220-х, Кутна-Гора там же с 1290-х и (стоявший особняком от этих центральноевропейских разработок) Иглезиас на Сардинии с 1250-х – продержались каждый примерно по столетию. Благодаря этим рудникам и множеству более мелких – там же, в центральной Европе, а также на севере центральной Италии – серебра для чеканки и перечеканки монет хватило на весь обозначенный период, хотя случался и ощутимый дефицит, около 1100 года, а затем в начале XV века[235]. Сведений о монетах, которые чеканили из этого серебра, у нас достаточно, поскольку монеты сохранились в кладах и обнаруживаются при археологических раскопках, а также постоянно упоминаются в исторических документах. На раскопках они чаще всего встречаются в слоях начала – середины XIII века, однако в письменных источниках упоминания о них возникают на большей части Европы уже к XI веку, по крайней мере применительно к крупным сделкам. Переходя с натурального оброка на денежный, сеньоры должны были исходить из того, что продажа товаров на местных рынках позволяла крестьянину выручить необходимую сумму серебром.