В XII–XIII веках почти по всей латинской Европе централизованная власть после сокращения в масштабах в XI веке, которое мы рассматривали в главе 6, разрасталась и/или становилась более могущественной. Не в Польше и не в Швеции, как мы тоже уже знаем, а после 1240-х и не в Германии, но в остальных областях более или менее везде. Начнем мы с беглого поочередного обзора этих перемен во Франции, Англии, Кастилии, Венгрии, Италии, Римско-католической церкви и, наконец, Германии, чтобы получить представление об этих разных, но в чем-то совпадающих процессах. Однако в основном в данной главе речь пойдет о том, как они повлияли на сообщение и управление. Среди важных достижений того периода – более широкое использование письменности, развитие представлений об отчетности, развитие законодательства, постепенное расширение возможностей решения проблем – и все они отражались на политическом укладе. Эти перемены связаны, кроме того, с протекавшим параллельно развитием интеллектуальной среды и новыми формами местных религиозных обрядов, которые бросали вызов растущей централизации религиозной легитимности. Функционирование столь сложных структур и контроль над ними представляли основные проблемы для властей в данный период, и каждую из них мы рассмотрим по очереди.

Классический пример – на этот раз политической унификации – нам снова дает Франция. Как мы видели в главе 1, власти Людовика VII (1137–1180) как сюзерена оказалось достаточно, чтобы заставить отступить Генриха II в Тулузе в 1159 году, однако это не отменяет того факта, что под непосредственным владычеством Людовика VII находился лишь Парижский бассейн, а почти половину территории Франции составляли владения английского короля. Тем не менее сын Людовика Филипп II Август (1180–1223) это владычество значительно приумножил и укрепил. Как мы уже знаем, Парижский бассейн был областью богатой и обеспечивал Филиппа II внушительными ресурсами, поэтому его стратегическое положение было гораздо прочнее, чем может показаться. Сын Генриха II Иоанн в 1201–1202 годах совершил ряд тактических промахов в пустяковом, казалось бы, деле: женившись на Изабелле Ангулемской, невесте одного из его французских графов, очередного Гуго де Лузиньяна, он затем отказался прибыть в Париж, когда Гуго обратился к Филиппу как сеньору Иоанна на его французских землях. Филипп в ответ совершил незаурядный шаг: объявил земли Иоанна конфискованными и вторгся в его владения. В войне 1202–1204 годов Иоанн потерпел поражение и большую часть своих французских земель потерял, сохранив лишь на юге часть Аквитании (Гасконь) с центром в Бордо, которая оставалась под английским владычеством еще 250 лет. Таким образом Филипп II почти удвоил свои ресурсы и вчетверо увеличил территорию королевского домена, превратив его в плацдарм для дальнейшего расширения королевской власти. Альбигойские крестовые походы 1208–1229 годов (к ним мы еще вернемся), хоть и предпринятые не под его началом, постепенно перешли под предводительство его сына Людовика VIII и привели к распространению королевской власти до самого средиземноморского побережья.

Это политическое образование удержалось даже в нестабильные годы малолетства внука Филиппа II – Людовика IX (1226–1270) в 1220–1230-х годах и не менее сложный период крестовых походов Людовика IX в Египет и Тунис (в обоих случаях окончившихся полным провалом). Сохранению централизованной власти способствовало, прежде всего, то, что на постепенно расширявшейся территории королевского домена монархи не возвращали местную власть наследственным графам и герцогам, а поручали управление каждой из таких земель от королевского имени сменяемым чиновникам более низкого ранга – бальи или сенешалям, которым к 1220-м годам стали выплачивать жалованье. При Филиппе IV (1285–1314) королевская власть упрочилась почти на всей территории Франции, где крупных сеньорий осталось еще меньше: да, Фландрия, Бургундия, Бретань и, разумеется, английская Гасконь были обширными, независимыми и в большинстве своем богатыми областями, но с ними соседствовали королевские земли, где крепло централизованное управление. Чиновничий аппарат, функционировавший при Филиппе IV, хорошо документирован, он был разветвленным и хранил верность королю – карьеру некоторых его представителей, как мы еще увидим, историки могут проследить. Рука Филиппа IV оказалась достаточно тверда, чтобы предотвратить несколько крупных переворотов, в том числе благодаря хорошо организованному уничтожению рыцарского ордена тамплиеров и конфискации его земель в ходе показательных судебных процессов в 1307–1314 годах. Кроме того, в 1303 году он отправил небольшое войско в Италию арестовать в Ананьи, к востоку от Рима, папу Бонифация VIII, который заявил о верховенстве духовной власти над светской и пригрозил королю отлучением. К этому времени – всего через столетие после победы над Иоанном Безземельным – король Франции оказался самым могущественным монархом Европы[260].

Такой стремительный переход от раздробленности к абсолютизму, как во Франции, был нетипичен: другим странам пришлось преодолевать больше препятствий. И тем не менее параллели в развитии прослеживаются. В главе 6 мы видели, что Англии едва ли не единственной в Западной Европе удалось избежать фрагментации политической власти в XI веке. В последующие столетия английская сплоченность тоже не знала равных. Когда Иоанн Безземельный, хороший администратор, но крайне слабый политик, не сумел отвоевать свои французские владения, это привело не к ослаблению центральной власти, а к восстанию половины его знати в 1215 году и принятию Великой хартии вольностей, определившей обязательства монарха перед своими подданными (прежде всего знатью), которые воплотились в принципах более справедливого, но по-прежнему сложного государственного устройства. В 1215 году Хартия не закрепилась (и среди прочего подверглась осуждению на Четвертом Латеранском соборе), однако во время малолетства сына Иоанна Генриха III (1216–1272) частично была принята к исполнению. Особенность Англии в том, что высшая аристократия не стремилась к утверждению независимой власти на местах, а воспринимала государственное управление как обязанность и прерогативу не только королевскую, но и свою. Эта олигархия, восходящая к объединению Англии в X веке, пережила и массовые «чистки» после Нормандского завоевания, и периоды неограниченного абсолютизма в XII веке при таких самодержцах, как Генрих I и Генрих II, которые еще больше препятствовали утверждению самостоятельной власти на местах, поручив местное управление сменяемым представителям короны – шерифам и выездным «окружным» судьям, почти как позже во Франции.

В XIII веке английское государственное управление продолжало развиваться и совершенствоваться, но усиливалась и власть аристократии. В частности, потому, что возрожденное королями налогообложение требовало согласия королевских собраний баронов и рыцарей (а к концу столетия и представителей городов), которые к 1230-м стали называться парламентами. При Генрихе III заседание Оксфордского парламента 1258 года вылилось в попытку узурпации власти верховными баронами под предводительством графа Лестерского Симона де Монфора, вознамерившегося упразднить подчинение правительства королю и учредить комиссии для расследования административных злоупотреблений на всех уровнях. Попытка провалилась (в начавшейся междоусобной войне бароны в 1265 году потерпели поражение), однако импульс к государственным преобразованиям не заглох. Эдуард I (1272–1307) издал в 1270–1280-х годах ряд имевших большие последствия указов, которые вместе с Хартией вольностей легли в основу сложившегося в дальнейшем английского общего права. Кроме того, Эдуард I завоевал Уэльс, в 1280-х годах окончательно подчинив его английской власти и английскому правительственному аппарату, а в 1290-х годах на какое-то время присоединил к своим владениям Шотландию. (Ирландия уже частично находилась под английским владычеством, хотя общественный уклад там очень сильно отличался, см. главу 5.) Однако войны обходились дорого, и налоги были для них существенным подспорьем. В 1297 году, когда война с Францией потребовала повышения налогов, баронская верхушка в парламенте вынудила Эдуарда пойти на ограничение налогового произвола. И если уж сообщество аристократов успешно противостояло такому могущественному правителю, как Эдуард I, то с более слабыми монархами это впоследствии удавалось еще лучше. Переговоры между королями и парламентскими собраниями, не в последнюю очередь по поводу налогов, и впредь оставались отличительной чертой английской политики, как мы еще увидим в последующих главах[261].