Самым харизматичным из этих римских пап был Иннокентий III (1198–1216). Он определенно мог потягаться с европейскими королями способностью наносить рассчитанные политические удары – по Иоанну Безземельному за поддержку неугодного папе архиепископа Кентерберийского, по Филиппу II Французскому с его брачными неувязками и по двум соперничавшим королям Германии поочередно. Иннокентий III и его преемники в XIII веке вплоть до Бонифация VIII (1294–1303) были крупными фигурами на европейской политической арене и периодически претендовали на верховенство своей власти над светской. Система апелляций к Риму как высшей судебной инстанции, на которую по-прежнему опиралась эта власть, еще больше регламентировалась и бюрократизировалась; дальнейшее развитие получало и право пап назначать епископов по всей Европе, обретая в результате значительную (хоть и не окончательную) власть над епархиями. Как мы видели, Бонифация VIII сгубило нежелание идти на уступки, хотя на примат духовной власти над светской претендовали не только некоторые его предшественники, но и преемники. Таким образом, существуя параллельно с усиливающейся королевской властью и зачастую соперничая с ней, в Европе складывалась первая крупная международная организация. Ее инфраструктура не уступала государственной, и, самое главное, она обладала авторитетом, в большинстве случаев ничуть не страдавшим из-за отсутствия силовой поддержки: распространение информации, правовые прецеденты, бюрократический аппарат укрепляли его и без оружия. Но к этому мы еще вернемся[268].

Так почему же этого перехода к более четко оформленной и более централизованной власти не произошло в Германии? Ведь очевидно, что власть, восстановленная Фридрихом Барбароссой, который мог распоряжаться на всей территории Германии, о чем свидетельствует в том числе смещение им одного из крупнейших представителей знати, Генриха Льва, герцога Баварии и Саксонии, ослабла уже после скоропостижной кончины сына Барбароссы, Генриха VI, в 1197 году. Сицилийский король Фридрих II был еще ребенком, и борьба за германский трон развернулась между братом Генриха VI Филиппом и сыном Генриха Льва Оттоном IV. В 1211 году Иннокентий III стравил уже принявшего сицилийскую корону Фридриха II с победителем Оттоном, и Фридриху действительно удалось в 1210-х годах утвердить свою власть, однако единства государство уже лишилось. После этого Фридрих редко бывал в Германии, а германским князьям ряд формальных привилегий, полученных в 1213 году (при Оттоне), в 1220 и 1231 годах, давал те же полномочия, что и «Золотая булла» – венгерским, да еще при почти постоянном личном отсутствии короля-императора. Окончательная ссора Фридриха с папой Иннокентием IV в 1245 году привела к междоусобной войне, и после смерти Фридриха в 1250 году и его сына Конрада IV в 1254 году в верховной власти Германии образовался вакуум: до 1273 года общепризнанного правителя у нее не было. Короли-императоры конца столетия и последующих веков из новых династий – Габсбурги из (впоследствии) Австрии, Люксембурги из (впоследствии) Богемии, Виттельсбахи из Баварии – не претендовали на непосредственное владычество над всей Германией, как и остальные преемники до 1866 года[269].

Тем не менее спрашивать, почему в Германии не складывалось единое государство, неправомерно[270]. Мы ведь не задаемся этим вопросом, глядя на северную Италию, где шел аналогичный процесс. На самом деле усиление политической власти все же имело место, но не на уровне верховной королевской. Оно шло в княжествах, графствах, небольших сеньориях, епархиях и независимых городах (таких, как и в Италии, было много) на обширной территории от Балтийского моря до Альп и от Антверпена до Праги и Вены, на базе все более согласованных локализованных властных структур, становление которых мы наблюдали в главе 6. Так было уже при Барбароссе. Непосредственную власть он утверждал, прежде всего, в своем оплоте на Верхнем Рейне, осуществляя законодательную деятельность в «статутах мира» (идея, почерпнутая из концепции «Божьего мира») и опираясь на аппарат зависимых министериалов, но в дела германских княжеств вмешивался в основном извне – некоторые из них на протяжении двух столетий до 1273 года, если не больше, оставались «вдали от короля», как выразился Петер Морав, поскольку ни один из королей-императоров не властвовал над всей Германией в равной степени[271]. Барбаросса, в частности, сместив Генриха Льва, тем не менее оставил за ним фамильные земли, и их хватило, чтобы составить ядро крепкого княжества на севере с центром в Брауншвейге и Люнебурге, которое, хоть и дробилось в разные времена между наследниками, все же оставалось во владении потомка Генриха Георга Ганноверского, когда в 1714 году тот стал королем Великобритании Георгом I. Позже, после смерти Фридриха II, рейнский оплот королей-императоров из династии Штауфенов тоже был раздроблен – нередко на смехотворно мелкие уделы, но многие другие княжества сохранились. Местные правители – как старинных земель вроде герцогства Баварского или Мейсенской марки, так и более молодых, сложившихся на основе фамильных владений, вроде земель Церингенов или Брауншвейгского княжества, а также на основе бывших королевских угодий и мелких министериальских поместий, – утверждали судебную власть, контроль над местными церквями и монастырями, финансовые полномочия и от своего лица провозглашали земский мир, как и короли. Степень сплоченности и внутренней организации в этих землях варьировалась: от жесткого контроля в Мейсенской марке до борьбы за власть в герцогстве Австрийском, которое брал за образец в своих исследованиях Отто Бруннер[272]. Однако именно на этом уровне происходила повсеместная кристаллизация власти. Отличительной особенностью Германии была не столько слабость власти короля-императора, сколько то, что в этом скоплении местных политий его признавали в принципе – а его признавали, к нему апеллировали в любую эпоху, его почитали как сидящего где-то далеко правителя и иногда обращались к нему как к третейскому судье. Как мы еще увидим, к концу Средних веков ощущение принадлежности к единой культуре и, в самом широком смысле, политической общности у германцев по сравнению с началом XIII века в чем-то даже усилилось.

У этих политических зарисовок прослеживаются общие мотивы. Во-первых, к войне и правосудию, выступавшим до тех пор основными столпами средневекового государственного управления, добавились и другие – в частности, больше внимания стало уделяться финансовым полномочиям. У королей имелись собственные земли, и почти на всем протяжении Средних веков большинство правителей опиралось на доход с них, но постепенно на первый план начали выходить налоги. Первой на этот путь вступила Англия, когда Этельред II на рубеже X–XI веков начал собирать данегельд[273], но к концу XII века налоги ввели в самых разных политических образованиях – от Каталонии до королевского домена Филиппа II во Франции и итальянских свободных городов, боровшихся с Фридрихом Барбароссой[274]. В XIII веке по мере повышения расходов на войну – поскольку теперь войско все больше состояло не из рекрутов и вассалов, а из наемников, которым нужно было платить, – значимость налогов росла. Активнее всего этот ресурс использовали короли Сицилии – вероятно, Фридрих II и, бесспорно, Карл Анжуйский были богатейшими монархами Европы[275]. В Англии налогообложение несколько сдало позиции в XII веке, но в XIII столетии было возрождено именно для того, чтобы финансировать военные кампании. К этому времени налоги потребовались и для крестовых походов, в частности Людовику IX, и с 1294 года налог, которым обложили французское духовенство, чтобы не разориться на войне с Англией, накалял конфликт между Филиппом IV и Бонифацием VIII[276]. Само по себе налоговое бремя было не таким тяжким, как во времена Римской империи или в тот же период в Византии и исламских государствах: налоги собирали бессистемно, в том числе и на Сицилии, где, несмотря на фискальную зрелость королевства, опыт недавнего исламского прошлого был уже утрачен – к этому мы еще вернемся в следующей главе. И только к Столетней войне налогообложение стало основополагающей статьей английского и французского бюджета; в главе 11 мы разберем этот вопрос подробнее применительно к королевствам периода после 1350 года. Но уже до XIV века западным правителям, не только на Сицилии, налоги обеспечивали дополнительную гибкость источников дохода, а кроме того, что немаловажно, и налогообложение, и доход от земель позволяли держать большой штат наемных чиновников, который, как и во времена Римской империи, существенно повышал эффективность управления в сильном государстве, прежде всего в области местного правосудия и руководства.