Момо, всхлипнув, подтянул острые колени к подбородку. Юлиан продолжал нависать над ним и коварно улыбаться, пугая своей уверенностью и насмешливостью.

– Ты ведь неглупый парень, – произнес он. – Но твой дар – это твое проклятье. Ты же учился портному мастерству, но все равно рискуешь жизнью, и своей, и того, чей облик принял, чтобы украсть кошель у и так нищего прохожего.

Момо молчал, лишь плакал. Что же теперь его ждет?

– Что вы хотите? – в конце концов, слабо выдавил он.

– Верни мне все, что ты занял от моего имени!

Момо поднял в надежде глаза. И это все? Он закивал и попытался улыбнуться, заискивающе.

– Я все верну. Завтра! Все до монетки, почтенный!

– Врешь, паскуда, – Юлиан усмехнулся. – Ты украл много. Но куда ты все потратил? На женщин и на выпивку, от которой тебя еще мутит.

– Это же женщины. Женщины, почтенный. Как на них не тратить… А выпивка… Я же мужик, все мужики любят выпить, – шепотом ответил мимик и потупил взор.

– Ты занял 355 серебряных элегиарских у торговца посудой, Момо. И это только у торговца…

– Я вам все верну!

Третий звон колокола за окном с заколоченными ставнями – наступило время тишины. Ночь обосновалась в комнатушке. Эта спальня в доходном доме была чуть лучше предыдущей, но и ее обставили неряшливо. Неряшливыми были и плохо сшитые костюмы, которые Момо развесил на крюках.

Юлиан разглядывал во тьме заплаканное лицо мальчика. Что ж, тот наказан и запуган до смерти. После того, как вампир побывал у него в голове, вкусив крови, он был уверен, что ложь про некое следящее заклинание была принята им за чистую монету. Магия, которая на деле была наукой, среди необразованной нищеты обросла слухами и сказками, поэтому мало кто, не приближенный ко дворцу, знал ее пределы.

Юлиан резко поднялся из кресла, пугая грохотом ножек по грязному полу. Момо инстинктивно сжался и закрыл лицо руками, ожидая удар, но ничего не случилось.

– Через неделю. Я приду сюда. Если я не увижу тебя, Момо, за портновским столом, честно кроящим вещи, как ты клялся мне ранее, то я сдам тебя демонологам, которые вывели меня на твой след. Ты понял?

– Да… – шепнул Момо.

– Я не слышу, Момоня.

– Да, да, почтенный!

– Хорошо, – спокойно, с опасной улыбкой, сказал Юлиан. – Вот и проверим, как у нас получится все в этот раз. А если ты вздумаешь еще подставить кого-нибудь, используя чужой облик, или обокрасть, то я убью тебя. Я найду тебя с помощью маговской метки. И убью, иссушив до конца, как выжатую и никчемную тряпку. Ты понял?

– Да!

– Громче! Плохо слышно!

Но Момо не ответил, лишь еще пуще разрыдался от страха. И уже тогда его вымогатель, удостоверившись, что произвел нужный эффект, оставил мальчика там, на циновке, всего в крови и грязи. Ничего, думал он, Момо оживет и оправится, ибо на нем все заживало очень хорошо. Теперь он был уверен, что данное ему обещание сдержат – уже из страха. Нужно было еще в тот раз испить крови мимика, это бы избавило его от всех проблем с самого начала. Впредь он не будет таким доверчивым.

Постоянно оглядываясь, Юлиан быстро пошел к воротам золотого города в надежде не наткнуться по дороге на изголодавшихся демонов. Нехорошее это место, Трущобы. На них выделяли не меньше двух стражей на квартал, но все равно здесь постоянно пропадали люди. И чем выше становились цены на кровь и мясо, тем чаще это происходило.

А еще Юлиан очень хотел верить, что во время его шумных приключений охрана Иллы его так и не обнаружила, иначе у Момо возникнут проблемы. Хотя он еще негодовал из-за того, что сотворил от его лица мальчишка, но так и не смог убить его. Многих он убил в своей жизни, но детей, пусть уже и почти зрелых, трогать всегда боялся, чувствуя в этом ужасный грех.

Вздыхая от своей человечности, так и не вытравленной из сердца до конца, он прошел улочки, нахохлившись. Здесь было темно, ибо в Трущобах сильфовских фонарей не полагалось – украдут или разобьют.

В последние годы Юлиан часто возвращался воспоминаниями к разговорам с матушкой. Тогда она уверяла сына, что после обращения Старейшины не меняются – остаются такими же, только черты характера обостряются. Он улыбался, не верил, но спустя десятилетия заметил за собой, что как бы он ни пытался быть жестким, у него не выходит. Все равно внутри что-то всколыхнется, подаст свой голос и смягчит жестокость.

Элегиар.

2153 год, конец лета.

Утреннее солнце, по-летнему знойное, разливало свой жар на город Элегиар. На Кожевенной улице, которую замостили выкрашенной в желтый цвет плиткой, только-только открывались мастерские. Кое-где уже работали; и на еще тихой улочке стояли единичный стук молотка, щелканье ножниц и негромкие разговоры. В отличие от рынка, расположенного кварталом восточнее, здесь царило деловитое спокойствие – все были заняты работой.

Клиенты тут неторопливо расхаживали меж узеньких, каменных домов, пока мастера поднимали створки окон, чтобы превратить нижнюю в прилавок, а верхнюю – в подпертый палкой навес от дождя и палящего солнца.

Где-то издалека донесся бой барабанов. На рынке: меж гор фруктов, корзин с персиками, дынями, яблоками, в гаме споров и торгов, – этого не услышали. А здесь на Кожевенной улице звук прозвучал много громче. Все ремесленники побросали свои дела и всмотрелись в начало улочки, которая изгибалась за поворотом.

Снова бой барабанов, уже ближе. Из-за угла явился пышный отряд. Впереди двигались всадники в пестрых, голубых куфиях, с накинутыми на плечо солнечно-желтыми накидками изо льна. Острия их копий, блестящие навершия сабель и кинжалов у груди сверкали в утренних лучах. По бокам охраны ехали маги в тюрбанах, из оружия имеющие острый ум и колкий язык.

Только когда авангард растянулся уже на половину улицы, из-за угла показалась повозка, которую везла цугом дюжина изящных скакунов. Крытая повозка была спрятана от любопытного взора под яркими, плотными тканями, а за ней бесконечной вереницей растянулись багрово-коричневые верблюды с вьюками.

Народ зашумел. Он позабивался в мастерские и цехи, уступая дорогу, и теперь глядел из-за окон с интересом. Все рассматривали чудной отряд, их диковинных животных с двумя горбами, яркие одежды охраны и, наконец, повозку, чьи колеса шумели по брусчатке. Воздух вокруг нее переливался слабым, радужным мерцанием – магический щит поддерживали порядка десятка магов. Еще столько же двигались по бокам, впереди и позади, выискивая ловушки.

Над шествием реяли сине-желтые знамена, на которых на фоне солнца сплелись когтями в полете два феникса – символ Нор’Мастри.

– Отец, отец! – вбежал в одну мастерскую ребенок. – Там принцессу везут! Принцессу Бадбу!

Шорник отложил плоское шило, отодвинул табурет, где лежали две иглы со вдетыми нитями для сделанного прокола, и поднялся. Он пошел за неуклюжим сыном, хромающим с детства, и выглянул через окошко наружу. Там продавливал разбегающуюся толпу иноземный отряд, выкрикивая имя принцессы.