Вместо этого я рассматривала карусель, других скакунов – никто из них и в подметки не годился моему; правда, впереди меня были две чалые лошадки, которые были очень даже ничего. Внутри карусели – на огромном цилиндре, который сидит в самом центре и прячет двигатель; не знаю, как он называется, ось? – на него крепились зеркала. Длинные, прямоугольные, обрамленные позолоченными рамками. В них сложно было разглядеть свое отражение: бледный свет проникал в помещение через окна под самой крышей; в дополнение к этому, ответственный за освещение включил все лампочки, и резкий, ослепительный блеск затуманил зеркала. В зеркале отражалась моя соседка, а вот я была размытым пятном. А за мной…

Не знаю, что мне привиделось в зеркале, потому что, как только я повернулась, чтобы найти предмет отражения, карусель ожила. Орган загудел, кольцо лошадей рвануло вперед. Мои нервные окончания вспыхнули, и я чувствовала карусель кожей; она была близко – ближе, чем Дом Бельведера. Я не могла поверить в происходящее; чувство застигло меня врасплох, и я схватилась за шест, чтобы не свалиться. Я взглянула на зеркало, но теперь оно отражало только рыжеволосую девчушку и меня, размывая в движении наши изображения до импрессионистских мазков. Ощущение карусели стихло, а затем прекратилось. Я выпрямилась и отпустила шест, чтобы взяться за поводья. Фигура, нависшая над моим отражением, испугала меня, но я очень, очень устала, а еще постоянно видела всю эту ерунду. Сердце колотилось; руки вспотели и заскользили по поводьям; но разве была причина для подобной реакции? Кажется, кружечка кофе добавила мне нервозности. Я приближалась к картриджу, раздававшему кольца, и решила попробовать схватить одно из них, когда буду пролетать мимо. Поднявшись в стременах, я наклонилась чуть левее, подняла руку и…

Чуть не упала с седла, потеряв равновесие. Я опустилась на лошадь, когда она начала подниматься вверх по шесту, и вытянула руку, чтобы достать до кольца. А затем мне показалось, что карусель ускорилась. Я отшатнулась назад, и пол карусели поднялся мне навстречу; кольцо оказалось слишком высоко. Моя вытянутая рука заболталась в воздухе. Правой я схватилась за шест, пока лошадь спускалась вниз. Схватившись покрепче, я подтянула себя к шесту. Я успела подумать: «Что за чертовщина?» – а затем карусель завертелась еще быстрее. Мы продолжали набирать обороты, но я чувствовала ускорение в десять раз острее. Все, что мне оставалось, – вцепиться в жердь, чтобы не вылететь с карусели. Все это происходило только со мной. Рыжеволосая соседка наклонилась к лошади, не отрывая взгляда от разворачивающейся перед ее взором фантазии. Впереди и позади меня всадники смеялись, пытались отобрать друг у друга камеры, тянулись за кольцами. Слева все помещение превратилось в одно светящееся пятно. Где-то вдалеке гудела каллиопа, будто играла в соседнем здании. Подо мной раздавался размеренный треск, словно часть платформы цепляла землю. Картридж с кольцом пронесся мимо. Карусель неслась так быстро, что волосы развевались на ветру. Я украдкой заглянула за плечо, чтобы убедиться, что за мной никого нет. Никого не было, но легче не стало. У меня было чувство, что кто-то только что стоял за моей спиной, протягивая свои корявые пальцы к кончикам волос. Тед? А кто еще? Я хотела обернуться еще раз, но после первого поворота головы почувствовала горький привкус выпитого кофе и прекрасно понимала, к чему приведет вторая попытка. Поэтому, когда медное кольцо пронеслось мимо меня в бог знает какой раз, я закрыла глаза и постаралась отогнать ощущение тянущихся ко мне из-за спины пальцев. «Паническая атака, – подумала я, – у тебя паническая атака». Я сосредоточенно пыталась обуздать свое сердце и замедлить его ритм до скорости при инфаркте – казалось, оно пыталось пробить грудную клетку. «Успокойся, – приказывала я себе, – дыши». Я открыла глаза. Рыжие волосы развевались по ветру подобно знамени. Картридж с кольцом пронесся мимо. Платформа продолжала трещать. Все, что находилось за пределами карусели, смешалось в одно бледное пятно. «Успокойся, – повторяла я про себя. – Дыши».

Я взглянула на рыжеволосую девочку, которая так и не отвела взгляда от своей фантазии. Какой бы сценарий ни проигрывался в ее голове, ей удалось удержать его намного дольше, чем мне. Ветер трепал ее волосы, и я видела серьгу в левом ухе: серебряный конь, стоящий с опущенной головой, щипал траву. Она была небольшой и выглядела как клипса; это было странно. Кажется, в наши дни девочкам прокалывают уши, когда им нет и трех дней от роду. При виде сережки меня пронзило настолько острое чувство ностальгии, что оно затмило тошноту и панику: я вспомнила свои собственные серебряные сережки в виде лошадок. Бабуля подарила их мне на первое причастие. Это были клипсы; чуть великоватые для моих ушей, но я нацепила их сразу же, как только поняла, что держу в руках, выбросив золотые крестики, которые родители подарили мне за завтраком. Лошадки скакали галопом, их гривы и хвосты были подернуты рябью, а копыта почти касались друг друга. Это были мои любимые сережки, пока мне не прокололи уши. Я хранила их в шкатулке, в отдельном ящике, и полировала каждый раз перед тем, как собиралась надеть. Потом мне прокололи уши, и я хотела переделать серьги, но ювелир схалтурил. Правая серьга вывалилась в первый же день, когда я пошла в торговый центр с друзьями; все поиски отца оказались тщетными: серьга канула в Лету.

Трубы органа загудели, и я подпрыгнула от неожиданности. Все было как прежде: каллиопа, помещение, карусель. Она замедлялась, поездка подходила к концу. Проезжая мимо кольца, я протянула руку и схватила его. Оно было простым, серым, и от него исходило странное спокойствие. Повинуясь внезапному порыву, я наклонилась к рыжеволосой соседке и протянула ей кольцо.

– Хочешь, отдам тебе?

В глазах вспыхнуло раздражение.

– Зачем? – выплюнула она свой вопрос со всем презрением, на которое была способна семилетняя девочка.

Чувствуя, как румянец заливает щеки, я пожала плечами.

– Не знаю, – и убрала руку.

Закатив глаза, девочка сдула с лица волосы, фыркнув поджатыми губами. Я подняла брови. Не потому, что не поняла ее реакции, – наоборот. Она вбирала в себя десятки смыслов, в том числе «Я уже не ребенок» и «Ты – взрослая, а значит, все делаешь не так, как надо». Меня поразило другое: это был мой жест; я изобрела, разработала и усовершенствовала это выражение, и очень гордилась этим. Я чуть не спросила ее: «Ты где такому научилась?» – но остановила себя, как только открыла рот. По-видимому, закатывание глаз и усталый вздох были комбинацией задолго до того, как я открыла ее в результате многочасового эксперимента. Кажется, даже если люди переселятся на Марс, дети и там будут пользоваться этой техникой. «Извини», – сказала я девочке, которая слезла с лошади сразу, как только карусель остановилась. Она не удостоила меня ответом и даже взглядом, а просто спрыгнула с платформы и присоединилась к выходящей с аттракциона толпе.

Я поспешила на выход. Как только я ступила на землю, от пережитого у меня закружилась голова. Пошатнувшись, я чуть не упала, но пожилая женщина схватила меня за руку.

– Держись, – сказала она.

– Спасибо, – ответила я, оперевшись на нее. – Что-то меня закружило.