Но столешница была пустой. Я услышала шаги Роджера по лестнице, и решила, что мы едем на Мартас-Винъярд. По-видимому, Дом на Мысе был слишком близко, и нас настигла Странность, завладевшая нашей жизнью в Гугеноте. Мы не успели связать этот дом ни с чем хорошим, поэтому и нечем было защищаться от плохого. Но Винъярд… Остров вдоль и поперек был покрыт отголосками тех четырех дней, которые мы провели, осматривая достопримечательности, шатаясь по магазинам и оценивая рестораны. Для моего страдающего недосыпом мозга, накачанного кофеином, остров казался раем, и я готова была остаться там до конца нашей поездки, если это принесет мне долгожданный покой. Роджер достиг последней ступени, а я уже приготовила аргументы. Мне пришлось его уговаривать. С кружкой кофе в руках он выслушал мою просьбу, которая заключалась в следующем: утром выехать в Вудсхолл, чтобы успеть сесть на паром до Винъярда и приехать к обеду. Когда я закончила, он спросил:

– Зачем нам ехать на Мартас-Винъярд? Мы еще тут не успели освоиться.

– Да нет, успели, – возразила я, – но мы скоро уедем; а когда у нас еще появится возможность съездить на остров?

Я тараторила, но ничего не могла с собой поделать.

– Но мы же были там, пару месяцев назад.

– Да, все было замечательно. Тебе понравилось?

– Да, но…

– Тогда почему бы нам не съездить еще разок?

Не самый убедительный довод. Мы совсем недавно приехали, и в Провинстауне было чем заняться, так что мы могли бы и дальше спорить, но я не оставила Роджеру никакого шанса. Мы не закончили – но не продвинулись дальше того, о чем я тебе сейчас рассказала, – и я погнала его обратно наверх, сказав, что у него полчаса, чтобы принять душ, побриться, одеться и приготовиться к поездке. Чтобы не задерживать друг друга, я приняла душ внизу. Пока мы ехали по 6-му шоссе, Роджер продолжал спрашивать меня, зачем мы едем на остров; он не злился, но говорил тоном человека, которого уносят неподвластные ему силы. Я отвечала ему примерно одно и то же: мы так замечательно провели время на Винъярде, и не посетить остров, когда мы находимся совсем рядом с ним, – сущее преступление.

* * *

Как только мы приехали в Вудсхол, Роджер смирился, что, какой бы спонтанной ни была эта поездка, она состоится. Если бы на Винъярде мне стало спокойней, я не знала, как убедить его остаться там на ночь. Могла бы попробовать намеренно задержать нас, чтобы опоздать на последний паром, но такое будет тяжело провернуть. Роджер был одним из тех людей, которые точно знают, где и во сколько им нужно быть, рассчитывают кратчайший маршрут и высчитывают, во сколько нужно выйти из дома, чтобы приехать пораньше минут на десять. Я могла бы притвориться, что мне плохо, но если бы неправильно подгадала время, то мы оказались бы на пароме еще раньше. Возможно, мне стоило просто сказать ему, что хочу провести на острове ночь, вот и все. Более того, если в гостинице, в которой мы останавливались в прошлый раз, будут свободные номера, то я смогу объяснить свое желание романтическим капризом.

Наш отель был забит под завязку, но к тому моменту единственным, что могло удержать меня на острове, был сильный шторм, который прервал бы паромное сообщение; и даже тогда я бы наняла бесстрашного рыбака, чтобы он увез нас с этого острова как можно быстрее. И плевать на опасность. Ты уже понял, что моим утренним планам не суждено было сбыться.

* * *

Пока мы ждали посадки на паром, на воду опустился густой туман. Мы смотрели с Роджером на гавань, а в следующую секунду ее накрыло белой занавеской. Дневной туман отличается от ночного. Скорее всего, на наше восприятие влияют сотни просмотренных фильмов ужасов, но ночной туман кажется жутким. Он еще больше затемняет все вокруг, несет в себе угрозу, и, конечно же, это идеальная среда для всех твоих страхов. Но – из-за этих же фильмов ужасов – он походит на спецэффект, тебе так не кажется? Смотришь на него и ждешь, что вот-вот фары автомобиля выхватят из темноты обочины чан с сухим льдом, источающий пар. Дневной туман не такой белый; тут, понятно, играет роль время появления. От него, в сущности, такой же эффект: он растворяет то, что близко, и затемняет то, что далеко, но совершенно по-другому. Дневной туман превращает мир в гигантскую сцену; все, что осталось видимым, – в реквизиты; а остальное обезличивает до серой занавески на фоне. И находиться в тумане – особенно таком густом; клянусь, я такого густого тумана в жизни не видела, – мне всегда казалось, что в таком тумане я вижу мир таким, каков он есть, хотя не могу точно сказать, что это значит. Весь мир – театр? Что-то вроде этого, но не совсем.

Туман застилал весь путь до острова. Материк скрылся из виду еще до того, как мы покинули гавань, но остров мы увидели, только когда причалили. А до этого, казалось, плыли в никуда. Сосредоточившись, можно было почувствовать плавные движения корабля; на палубе сильный ветер трепал одежду и волосы; за бортом пенилась вода, но в остальном мир казался необычайно статичным. Чайки то вылетали из тумана, то исчезали в нем, словно отколовшиеся от корабля кусочки, пытающиеся догнать уплывающий паром, но уносимые прочь ветром. Пассажиры бросали им еду. В нашу прошлую поездку день был пасмурным и бледным, но светлым. Можно было видеть, как материк погружается в океан, а впереди из волн поднимается Винъярд. Мы с Роджером сидели на палубе и щурились на разделявшие с нами океан среди серых волн корабли, на натянутые ветром паруса лодок, на быстроходные катера, скачущие по волнам, на пыхтящие судна рыбаков, направляющиеся в свои рыбные угодья. Но в тот раз мы сидели внутри, потягивая кофе.

Несмотря на опустившийся туман, я была рада уехать в безопасное место; и даже одной чашки кофе было достаточно. Я позволила Роджеру купить ее, потому подстраховаться никогда не помешает; к тому же он мог чем-то заняться. С момента посадки он не проронил ни слова. Я спросила, о чем он размышляет, но он ответил: «Ни о чем» – и я не могла понять: это «ничего» – действительно ничего, или такое ничего, за которым что-то прячется.

Капитан объявил, что вскоре паром причалит к берегу; мы встали из-за стола, вышли на палубу и попытались что-нибудь рассмотреть в тумане. Сквозь подошвы ботинок я ощущала, как паром замедляет свой ход, и слышала, как меняется жужжание двигателей. Сбоку виднелись темные фигуры: столбы, сваи, пирс. Я схватилась за поручень, когда паром совершил последний рывок и остановился. Мы прибыли на Мартас-Винъярд. На острове туман был еще плотнее. С мостков не было видно даже плескающейся воды, а пирс перед нами растворялся в серости. Я была уверена, что с легкостью сориентируюсь, когда мы прибудем на остров, – в наш последний визит я изучила местность еще в первый день, и теперь мне не составляло труда представлять города, дороги и их пересечения, – но туман все спутал.

Бывает такой туман, в котором теряешься. Не видно никаких ориентиров, по которым можно рассчитать расстояние, и то, что было далеко, оказывается близким, и наоборот. До конца пирса мы шли целую вечность. Я успела испугаться, что мы идем не в том направлении. Когда мы, наконец, вышли на дорогу и увидели автобус, из которого выходили пассажиры, то поспешили запрыгнуть в него, не спросив у водителя пункт назначения. Я надеялась, что мы доедем до Ок-Блаффса, в котором были в прошлый визит и который был ближе всех к месту, где причаливал паром. Но если бы автобус поехал бы в прямо противоположную сторону, мне было бы все равно. Дорога опоясывает весь остров. Так что мы, в любом случае, добрались бы туда, куда надо.