Нам повезло. Следующей остановкой был Ок-Блаффс. В городе туман немного рассеялся. Смотреть на Мейн-стрит было все равно что смотреть на улицу, завешанную кусками марли. Виднелись ближайшие рестораны и магазинчики; те, что были чуть поодаль, размывались, как размазанное по холсту изображение; от зданий вдалеке остались только геометрические фигуры. Роджер хотел перекусить. Я хотела покататься на карусели.

Ты знаешь про карусель? Она точно внесена в какой-нибудь национальный реестр исторических памятников. Мы обнаружили ее в свою последнюю поездку. Я прочитала о ней в путеводителе. Я и представить не могла, какая тонкая работа была проделана при ее создании: лошадки были вырезаны и раскрашены вручную и скользили вверх и вниз по трубе, за которую надо держаться. Я никогда не каталась на карусели с картриджами, из которых надо было во время катания успеть схватить кольцо размером с ладонь. Я, честно говоря, и не подозревала, что такие существуют. Мне никогда не попадалось бронзовое кольцо. Я видела, как некоторые дети могли вытащить по пять-шесть за одну поездку. Спасибо видеоиграм. Один ребенок вытаскивал по кольцу почти каждый раз, когда пролетал мимо картриджа, за исключением того раза, когда его опередил кричащий что-то по-испански турист. Но мне было все равно. Мне, конечно, хотелось бы узнать, какой приз ожидает человека, сумевшего достать бронзу, но мне хватило бы и просто прокатиться. В прошлую поездку я таскала Роджера к ней по крайней мере раз в день в течение всех четырех дней, которые мы провели на острове, за исключением субботы – тогда я прокатилась два раза.

Да, я обожаю карусели. Папа при любой возможности водил меня на них. Как и все маленькие девочки, я хотела пони, но мои родители не могли позволить такой подарок. По-видимому, я была очень упрямым ребенком. Я просила пони не только на день рождения, но и на Рождество и Пасху, а в перерывах между праздниками вырисовывала на бумаге себя и своего будущего пони, а затем вешала рисунки на холодильник. Я придумывала наши долгие приключения и рассказывала о них своим родителям за ужином. Однажды попросила маму записать все, что я должна была сделать, чтобы Санта принес мне пони на Рождество, чем она и воспользовалась в тот год. И во все последующие. Я была готова на все. Постоянное отсутствие пони в подарках ничуть не умаляло решимости. Кажется, какое-то время родители очень беспокоились о моей одержимости. Чтобы как-то компенсировать отсутствие пони из плоти и крови, они покупали мне всевозможные игрушечные вариации: фарфоровые фигурки и огромные плюшевые игрушки, на которых можно было кататься. Если бы они сложили все деньги, которые потратили на игрушечных пони, то, скорее всего, могли бы купить и настоящего.

А еще они водили меня на карусели и разрешали кататься, пока у меня не закружится голова и я чуть не падала с лошади. В основном это подразумевало посещение всех окружных ярмарок в радиусе двух часов езды от дома, но, бывало, мы ездили и в парки аттракционов. Надо отдать им должное. Представляю, как весело им было трястись два, два с половиной, а то и три часа в машине, чтобы я могла покататься на деревянной лошадке до тошноты. Хорошо быть единственным ребенком в семье. И, знаешь, как только тошнота проходила, я была готова сделать еще тридцать или сорок кругов. Не скажу, что выросла из этой одержимости пони; просто меня стали больше занимать другие занятия. Время от времени, если позволяли обстоятельства, я каталась верхом или ехала на скачки в Саратогу. Или каталась на карусели на Мартас-Винъярд.

Когда мы впервые вошли в большое, похожее на сарай здание, я была в восторге. Роджера позабавил мой энтузиазм; на следующий день его озадачило мое настойчивое желание вернуться; а когда я, вспомнив, как отец водил меня кататься, провела между ним и Роджером параллель, он немного рассердился. Я только посмеялась: иногда он так болезненно реагировал на всякие мелочи. Вот тебе и Фрейд.

Роджер не имел такого колоссального опыта. В детстве родители не водили его на карусели. А Джоан их не любила – представь себе; а ведь она бы хорошо вписалась бы в компанию, с ее-то лицом. Теду хотелось адреналина: горки, машинки – кажется, они с Роджером никогда не упускали случая поврезаться друг в друга. Как тебе такой очевидный символизм? Но даже если карусель не вызывала у Роджера теплых чувств, он был готов постоять и подержать мою куртку, пока я скакала вверх и вниз на деревянной лошадке под звуки каллиопы. Утром, по дороге в Уэллфлит, он сказал: «Полагаю, мы снова пойдем на карусель» – и, знаешь, из-за всего, что происходило со мной, из-за этой одержимости противогазом, я умудрилась забыть про нее.

* * *

Когда мы вошли в здание, карусель вовсю вращалась, а лошади скакали на своих шестах; всадники держались за шесты – или поводья, если могли удержать равновесие, – или вовсе не держались, пытаясь казаться смелыми; в воздухе звенели восторженные крики подростков и испуганный вопль ребенка, протестующий против решения родителей прокатить его на страшной штуковине; а аккомпанировали всему звуки органа. С учетом погоды очередь была на удивление небольшой. Карусель замедлила свой ход, всадники спешились, и меня запустили вместе со следующей группой. Я хотела найти одну лошадь: белую, с вытянутой шеей, скачущую галопом, с открытым ртом, будто она едва дышала, пытаясь скакать впереди всех остальных. Ее грива была настоящей; по крайней мере, мне так показалось, когда я провела по ней рукой, будто поздоровалась с живой лошадкой. И хвост тоже. Как искусно она была проработана! Каждый мускул, кончики копыт и даже зубы были вырезаны с такой тщательностью, которой могли добиться только мастера ушедшей эпохи. Седло и поводья были выкрашены в пурпурно-золотой; краска была свежей. Вскочив на лошадь, я распустила хвост, в который собрала волосы по пути в Вудсхол, и встряхнула головой. В толпе я искала глазами Роджера, и когда он заметил мой взгляд, то помахал мне рукой. Я помахала ему в ответ.

Парочка отбившихся от группы людей поспешила через ворота к карусели. Моя лошадь находилась на внешнем крае. Ее спутник во внутреннем кольце был почти точной копией – белый скакун, мчащийся во весь опор, – только его голова была повернута влево, словно он обращался к своей напарнице. На него забралась девочка лет шести-семи с длинными рыжими волосами; на ней был джинсовый костюм. Она была точной копией меня в детстве. Тот же наряд – правда, на плечах моей куртки были нашиты большие мультяшные ромашки. Она устремила взгляд прямо перед собой, на лице застыло серьезное выражение. Я знала, о чем она думает. В детстве, пока сидела и ждала, когда же карусель рванет вперед, я представляла, как стою в стартовом стойле на самых крупных скачках – Дерби в Кентукки, Белмонт, Прикнесс Стейкс. Разглядывая стоящую впереди лошадь, я пыталась смотреть сквозь нее, увидеть грунтовую дорогу и помосты, переполненные восторженной толпой, разодетой в свои лучшие воскресные костюмы. Начинала играть каллиопа, но я слышала лишь сигнал к старту. Удержать иллюзию было нелегко, но, когда все-таки получалось, я видела, как распахивались ворота стойла, чувствовала, как лошадь выскакивает на дорожку, как из-под ее копыт разлетается во все стороны земля. Это и представляла себе моя соседка, поэтому я не стала с ней здороваться. Вот если бы она дула пузыри из жвачки или игралась бы с поводьями – тогда да.