нового расцвета не только в Российской империи, но и в Западной Европе. Основы заложил Себастьен Ле Претр де Вобан (1633–1707) — специалист по фортификации, который в 1678 году был назначен Людовиком XIV на должность генерального комиссара всех французских крепостей. Его геометрическая конструкция бастионов в виде правильных пятиугольников задала новые стандарты и сделала его создателем «железного пояса» (enceinte de fer) для внешних границ Франции[716].

Кайзер также пытался защитить Священную Римскую империю германской нации с помощью строительства новой системы укреплений. Он поручил маркграфу Людвигу Вильгельму Баден-Баденскому (1655–1707), также известному благодаря заслугам в войне против османов как «Турецкий Луи», защищать империю от французов, наступавших в ходе Войны за испанское наследство. Для этой цели маркграф приказал построить между 1692 и 1701 годами обширную систему оборонительных укреплений на Верхнем Рейне. Он объединил более старые средневековые укрепления и укрепления времен Тридцатилетней войны в одну линию взаимосвязанных редутов. С севера на юг эти «Шварцвальдские линии» вместе с прилегающими «линиями Эппингена» и «Штольгофенскими линиями» (позже им на смену пришли «Эттлингенские линии») простирались более чем на двести километров[717].

Рис. 12. Модели шанцев, редутов и крепостей вдоль сибирской линии в XVIII веке. Из архивных документов

Петр I, предположительно, ввел понятие линия в качестве обозначения для укрепленных валов в Российской империи, ознакомившись с укрепленными линиями Центральной и Западной Европы, тем более что российские валы благодаря иностранным инженерам сооружались с таким же мастерством, а за счет более широкого использования открытых и закрытых шанцев они больше ни в чем не уступали западноевропейским[718]. Однако в отличие от валов в российской державе, французский «железный пояс», все баденские линии, а также Вайсенбургская линия в Средней Франконии и Брабантская линия в Нидерландах были схожи в том, что использовались практически исключительно для обороны; через несколько лет после войн они в основном утратили свое значение и как сооружения пришли в упадок[719].

Метод использования укрепленных линий для присоединения новых территорий также не был известен в контексте других европейских империй, будь то заморские империи или континентальные державы, такие как Османская империя. Правда, в испанской, британской и французской колонизации Америки форты играли важную роль в качестве военных и торговых баз[720]. В Османской империи начиная с XVI века крепости имели первостепенное значение (чтобы наложить печать суверенитета на оспариваемое региональное пространство)[721]. Но тщетно искать примеры постоянных валов, соединявших крепости друг с другом и линейно продвигавших территориальную экспансию. Тем более уникальным в мировой истории представляется использование укрепленных линий для упорядочивания пространства господства таким образом, чтобы живущие на нем уже номинально покоренные этнические группы также и фактически могли быть покорены и колонизованы.

В этом смысле Царицынская линия с теми серьезными последствиями, которые несло ее строительство для таких кочевников, как ногайские татары и калмыки, была лишь прелюдией. Успешный перенос в 1730–1731 годах сооруженной восемьдесят лет назад старой Закамской линии на юг крайне обострил российскую политику передела территорий исторического расселения. До конца 1720‐х годов, за исключением российской гарнизонной крепости Уфа и нескольких других изолированных фортов, в зоне расселения башкир между Волгой и рекой Самарой на западе и рекой Урал на юге не было российского присутствия. Даже для В. Н. Татищева, руководившего в то время Уральскими горными заводами, это недостаточное присутствие в контексте башкирских восстаний было неприемлемой ситуацией. Чтобы положить конец башкирским волнениям, он еще в 1724 году в письме Кабинету выступал с призывом к стратегическим действиям:

Для пресечения, чтоб оные [башкиры] в степи убегать и прочими степными народы соединяяся вреды чинить случая не имели, пристоен образ царя Ивана Васильевича, как он заключил казанских татар построением нескольких городков по Каме и Вятке рекам, которые и доднесь пребывают, по которой возможно мнится и [башкир] заключить[722].

Даже если Татищев пытался вписать свое предложение в традицию политики Ивана IV после завоевания Казани в XVI веке, это обращение не могло скрыть того факта, что стремление к территориальной организации в начале XVIII века приняло совершенно иное измерение, чем полтора века назад. Идея как укрепления, так и продвижения экспансии через программы расселения ничуть не изменилась. Однако желание, развитое Татищевым и его современниками, «заключить» уже присоединенное, но еще «непокорное» башкирское население с помощью соединенных друг с другом укреплений, окончательно «усмирить» его, построив укрепленные линии внутри территории их поселения, было новым.

Кроме того, антибашкирские настроения в царской администрации также подогревались запиской казанского губернатора А. П. Волынского от 1730 года. Волынский представил башкир как внутреннего врага, численность населения которого уже из‐за его мусульманского вероисповедания требовалось сократить[723]. Ввиду своего опыта на посту российского посла в Персии Волынский предупреждал об опасности повторить ошибку Персидского государства, допустив процветание по сути своей разбойничьих этнических групп, которые тогда только и ждали момента слабости, чтобы напасть на собственное государство. Хотя Волынский еще и не высказывал мысль об осаде, но выдвигал идею, с одной стороны, посредством высоких налогов и, с другой стороны, с помощью присутствия российской армии в непосредственной близи от башкир загнать их в угол таким образом, чтобы со временем из страха они разоружились и ослабли. Но и на то, что это удастся, он, Волынский, полностью рассчитывать не мог: «понеже не токмо такому дикому и необузданному народу [башкирскому], но и надвластным не без противности оставя удобные и пажиточные земли»[724].

Мнение, что башкирам не следовало оставлять «удобные и пажиточные земли», разделяла и Анна Иоанновна, коронованная в 1730 году. Ее правительство, и в частности ближайший советник граф Бурхард Кристоф фон Миних (1683–1767), который прежде был инженером французской армии, а также в ходе войны за испанское наследство со стороны Гессен-Дармштадта хорошо изучил западноевропейские линейные сооружения, придерживались решительных убеждений в отношении башкир[725]. После всестороннего анализа довольно низко оцениваемой безопасности российских приграничных поселений к востоку от средней Волги правительство, руководствуясь идеями Татищева и опасаясь возможного объединения различных степных народов, напомнило о необходимости строительства новых укреплений[726]. В феврале 1731 года, через два года после того, как Миних был назначен генерал-фельдцейхмейстером и генерал-инженером и, таким образом, сосредоточил в своих руках как артиллерию, так и инженерное дело, Сенат дал указание построить Новую Закамскую оборонительную линию[727]. Необходимо было завоевать новые земли и обеспечить их безопасность от башкирских набегов. Тайный советник Федор Наумов, которому в сопровождении экспедиции было поручено детальное планирование, предложил сместить линию с ее прежней