с Коллегией иностранных дел, понятия дикость и дикий — как цитировалось выше — встречаются в контексте еще одного семантического поля с иначе расставленными акцентами. В этом семантическом поле на первый план в меньшей степени выходило отсутствие культурной цивилизованности. Скорее важное значение придавалось критике социального устройства кочевых этнических групп в южных степях и на Крайнем Севере, которое так резко отличалось от общественного строя российской державы. В одном ряду с дикость и дикий упоминались такие понятия, как легкомыслие, ветреность, непостоянство, своевольство и необузданность[680]. По сути, пренебрежительная критика, связанная с этим семантическим полем, была направлена на формирование представления о том, что государственные структуры полностью отсутствовали или казались недостаточно развитыми. Эта проблема воспринималась как угроза собственному государственному устройству[681].

Только в конце XVIII века акцент понятий дикость и дикий все больше смещался в сторону недостаточного развития науки, образования и нравственности[682]. Такие понятия, как неведение и невежество, под влиянием возросшей важности вопросов, касающихся образования, при Екатерине II вышли на первый план и отразили российское восприятие интеллектуально-культурной иерархии человеческого существования внутри собственной империи[683].

С распространением образа «благородного дикаря» в конце XVIII — начале XIX века многие атрибуты, которые ранее служили для описания сущности дикарей, стали преподноситься в позитивном ключе. Эта перемена наглядно демонстрирует, как понятийные поля, включающие множество оценочных суждений, привязаны ко времени и перспективе: «примитивность» превратилась в «неприхотливость», «детское безрассудство и тупость» — в «невинность и беспристрастность», лень — в «спокойное довольство», «беззаконие» — в «естественную гармонию бытия», а «импульсивность» — в «беззаботную радость жизни»[684].

Вывод

Русское понятийное поле «цивилизованности» сформировалось уже в Петровскую эпоху. По крайней мере к середине XVIII века оно прочно утвердилось среди российской имперской элиты. Восприятие цивилизационного разрыва, иерархии коллективных форм жизни при этом изначально выражалось с помощью неологизмов политичный и людскость. Оба проникли в Российскую империю через польско-литовское и украинское языковое пространство. В случае с людскостью речь идет о восточнославянском эквиваленте латинского понятия humanitas, переведенного на западноевропейские языки как humanité (французский), humanity (английский) и «Humanität» или «Menschlichkeit» и «Menschheit» (немецкий).

Движущей силой закрепления нового понятийного поля в российской политико-социальной лексике были император Петр I и его приближенные. С самого начала «цивилизованность» рассматривалась в двух контекстах: в контексте поведения отдельного человека и в контексте состояния всей этнической группы. Концепция цивилизованности стала центральной в видении «новой» Российской империи. Поэтому Российская империя отныне не только причислялась к «цивилизованным» нациям, новое притязание также служило одним из оснований для переименования государства в «империю».

По аналогии с современным пониманием в «Западной Европе» понятийное противопоставление цивилизованных и нецивилизованных наций при Петре I по-прежнему связывалось в первую очередь с принятием и соблюдением международного права. Этот контраст имел важное внешнеполитическое значение и включал в себя антиосманскую (и антиисламскую) направленность. Однако введение понятийного поля, употребление понятия «цивилизованность» в двух значениях (индивидуальная и коллективная) и возросшее притязание на статус «цивилизованного» государства также заложили основу для развития российского дискурса цивилизаторской миссии, направленного на нехристианские этносы империи, с учетом понятия «цивилизованность». Этот процесс начался уже при жизни Петра.

Через два десятилетия среди российской имперской элиты утвердилось представление о том, что противопоставление «цивилизованных» и «нецивилизованных» также необходимо было перенести на отношения между преимущественно русским или приведенным к русской культуре населением, с одной стороны, и нехристианскими этническими группами на юге и востоке собственной державы, с другой. Центральным понятием этого дискурса цивилизаторской миссии служило понятие людскость.

Не позднее чем при Екатерине II получило распространение параллельное ему понятие просвещение (с первоначальным религиозным значением). Его основное значение несколькими десятилетиями ранее оторвалось от первоначальной сугубо христианской коннотации и превратилось в светское понятие. Параллельное понятие повлияло и на семантику людскости. Понятие просвещение, образованное от глагольной основы (просвещать), также способствовало динамизации представления о цивилизованности. По аналогии с появлением в (Западной) Европе неологизма «цивилизация», которому с самого начала была присуща темпорализация, и который, таким образом, отражал историческую последовательность различных уровней цивилизации, соответствующим образом изменилось и значение понятия людскость. Кроме того, значение фактора образования в понимании цивилизации неуклонно возрастало. К концу XVIII века понятие людскость в значении «цивилизованности» и «цивилизации» постепенно вышло из употребления, в то время как понятие просвещение сохранялось и было дополнено понятиями гражданственность, по-французски civilisation, а с 1830‐х годов все чаще стало употребляться понятие цивилизация как самостоятельное русское словообразование.

Противоположное понятийное поле, «нецивилизованность» или «отсутствие цивилизации», также утвердилось в русской языковой среде только в Петровскую эпоху с помощью таких понятий, как варвары и дикий/дикость. И здесь семантика сместилась с акцента на недостаточной государственности к акценту на недостатке культуры. Образ «благородного дикаря» и сопутствующее ему преобразование именно тех характеристик, которые ранее имели негативную коннотацию, в позитивные получили распространение только в начале XIX века.

С помощью этого анализа удалось проследить все три шага на пути к образованию российского дискурса цивилизаторской миссии с имперской направленностью: возникновение понятийного поля «цивилизованности» и «цивилизации»; приписывание русскому и аккультурированному российскому населению статуса цивилизованного населения (независимо от параллельного дискурса, инициированного Петром I, который желал цивилизировать собственное население); а также стремление цивилизировать других по причине предполагаемой собственной цивилизованности и цивилизации. Однако само по себе стремление еще не могло осуществить политику цивилизирования. Оно было лишь необходимым условием. Для того чтобы можно было говорить о политике цивилизирования и миссии цивилизирования, необходимы были тщательно разработанные концепции господства и прежде всего практика в экономической, политической и культурной сферах, в которой эти намерения нашли бы реальное отражение. Об этом пойдет речь в следующих разделах.

4.2. ТЕРРИТОРИЯ: СТРОИТЕЛЬСТВО КРЕПОСТЕЙ И УКРЕПЛЕННЫЕ ЛИНИИ

«Пространства не существуют, пространства создаются!» — этой формулой берлинский историк географии Ханс-Дитрих Шульц еще двадцать лет назад сформулировал суть нового деконструктивистского подхода к категории пространства и наглядно отграничил его от предыдущих, эссенциалистских представлений о пространстве[685]. Согласно этому подходу, пространство больше не рассматривается как доисторическая или неисторическая величина. Вместо того чтобы предполагать, что пространства предопределяют исторические события, как ранее считали представители классической геополитики и географии, социальное (а значит, исторически значимое) пространство понимается как продукт человеческих действий и восприятия[686].

Если следовать этой концепции пространства, то вопрос о том, как в случае Российской империи, территории, на которых жили и господствовали чужие этнические группы, могли быть узурпированы, то есть на физическом, властно-политическом и ментальном уровне «превращены» в пространства господства, становится особенно интересным[687]. В случае с российской державой этот вопрос возникает не в последнюю очередь потому, что