еще будет сказано подробнее, оспаривает уникальность понятия людскость как обозначения «цивилизованности». Но даже если с развитием понятия просвещение, которое является отглагольным абстрактным существительным и, таким образом, явно динамическим понятием, был положен конец более ранним статическим представлениям, понятие людскость с его имперским значением оставалось в употреблении до конца века.

С вступлением на престол Екатерины II образовательные аспекты играли все более значительную роль в семантике цивилизованности/цивилизации. Так, в 1775 году астраханский губернатор П. Н. Кречетников напомнил, что еще в 1763 году Коллегия иностранных дел издала указ обучать заложников из кавказских этнических групп российской азбуке и таким образом «приводить [их] в людкость»[624].

Оренбургский губернатор Иван Якоби в 1780 году также связал это понятие с образовательным аспектом. Говоря о казахах, Якоби отметил, что Екатерина II решила построить мечети после того, как увидела, что попытка привить казахам «людскость и лучшее обхождение», обучив казахских заложников русской грамоте и русскому языку, не удалась[625]. Связь грамотности и образования с «людскостью» не просто отражала дух времени с начала просветительских усилий Екатерины II[626]. Прежде всего она свидетельствовала о растущем доминировании параллельно развивающегося понятия «просвещение», семантика которого была сосредоточена на образовательном аспекте.

Наряду с просветительской инициативой как одним из направлений цивилизаторских мер, с 1740‐х годов все большую роль играл перевод кочевников к оседлости. Именно на этом аспекте акцентировала внимание Екатерина II при использовании понятия людкость, когда в 1770 году отмела все опасения астраханского губернатора Никиты Афанасьевича Бекетова по поводу возможного исхода калмыцких подданных из империи. Скорее императрица верила в эффективность российских мер по заселению, целью которых должно было стать постепенное обучение калмыков «цивилизованности/цивилизации» («чтоб со временем приобучить калмык к вящей людскости»)[627].

К концу XVIII века заимствованное французское понятие civilisation, а также понятие просвещение в имперском контексте окончательно вытеснило понятие людскость. С другой стороны, внутрироссийская интерпретация понятия людскость, которое понималось как цивилизованное поведение индивида или самоцивилизирование собственного населения, оставалась актуальной в течение еще нескольких десятилетий. В «Новом и полном российско-французско-немецком словаре», составленном по «Словарю Академии Российской» Иваном Андреевичем Геймом (1799), встречается перевод слова людскость на французский язык: la politesse, l’urbanité, le savoir-vivre, а также на немецкий: «вежливость, благовоспитанность» (die Höflichkeit, die gute Lebensart)[628]. В первом одноязычном словаре русского языка, шеститомном «Словаре Академии Российской», изданном в 1780‐х годах княгиней Екатериной Романовной Дашковой, понятие людскость применяется уже не в отношении коллективов, а только отдельных людей: «Снисходительное, учтивое отношение в поступках и речах; уважение к другим, благорасположение к подобным себе»[629].

Один из последних значительных примеров использования понятия людскость встречается в начале XIX века в труде историка Н. М. Карамзина. Под заголовком «О любви к Отечеству и о народной гордости» он писал: «Наша людскость, тон общества, вкус в жизни удивляют иностранцев, приезжающих в российскую державу с ложным понятием о народе, который в начале осьмого-надесять века считался варварским»[630].

В употреблении Карамзиным понятия людскость (больше) не наблюдается имперский аспект. Скорее это понятие относилось исключительно к начатому Петром I процессу самоцивилизации, который, по его мнению, проходил успешно. Однако его противопоставление «цивилизации» (как фактического состояния российского государства) понятию «варварства» (как состояния державы, предполагаемого иностранцами) уже предвосхитило ту важную роль, которую, особенно в XIX веке, должно было иметь для элиты российской державы понятийное поле с оценочной коннотацией в сочетании с собственной и чужой точкой зрения. Однако для полемики последующих десятилетий понятие людскость изжило себя и в связи с усиленной рецепцией западных дискурсов на французском языке было вытеснено понятием civilisation, с 1830‐х годов — понятиями гражданственность, образованность/образование и, наконец, цивилизацией — русским вариантом приведенного французского термина. С 1860‐х годов в употреблении осталось только понятие цивилизация[631].

Просвещение

Однако понятийное поле цивилизованности/цивилизации в XVIII веке в русском языке строилось не только на таких неологизмах, как политичный и людскость, но и включало в себя традиционные понятия, значение которых претерпевало глубокие изменения. В их число входило уже упомянутое понятие просвещение. Многообразие значений встречающегося уже в древнецерковнославянском и древнерусском языках существительного, а также связанных с ним глаголов просветить/просвещать (или в древнерусском просветити, просвещати) выстраивается вокруг единственного корня: свет. Курту Гюнтеру удалось показать, что представление о свете, игравшее столь важную роль в просветительском мышлении и лежащее в основе всех обозначений «Просвещения» в народных языках, восходит не к христианству. Скорее церковь, которая, как она считала, принесла свет христианства язычникам, заимствовала концепцию света у греческих и восточных мистических религий[632].

В христианском контексте с самого начала образовались следующие варианты значения: освещение лика, тела и души; освещение духа и знания; крещение и христианизация, а также явление Христа, праздник Богоявления[633]. Но хотя понятие просвещение использовалось в отношении «разумения» еще до XVIII века, например в православной мариологии, тем не менее речь всегда шла о просвещении ума, в котором человек достигает христианского мышления. Отрыв от контекста христианского откровения казался немыслимым[634].

Преобразование просвещения на рубеже XVIII века из чисто христианского понятия сначала в понятие, которое хотя и сохранило христианскую коннотацию, но приобрело светское значение, а затем в сугубо светское понятие, происходило постепенно и продолжалось в течение всего XVIII века. Однако сдвиг в семантике, при котором аспект разума вышел на первый план и все больше ассоциировался со светским образованием, начался уже при Петре I.

Если во времена Ивана IV, а также в XVII веке тех, с кем велась миссионерская работа, или обращенных в русскую православную веру называли новокрещеными, то в поздний период Петровской эпохи в рамках масштабных миссионерских кампаний постепенно возникло понятие просвещенные, или новопросвещенные[635]. Это концептуальное преобразование уже отражало смещение акцентов с чисто религиозного акта крещения на аспект «просвещения» с религиозной и светской направленностью, который должен был стать результатом всеобщего обучения чтению и письму и прежде всего был призван устранить всякие суеверия[636]. В миссионерской политике государства и Русской православной церкви эта перемена нашла отражение в том, что с 1720‐х годов церковь стремилась сосредоточиться не столько на количестве крещений, сколько на передаче более глубокого понимания Евангелия[637].

Во второй половине XVIII века основное значение просвещения отделилось от религиозного контекста. Как показывают статьи в словарях и энциклопедиях, понятие просвещение теперь было тесно связано с семантикой западноевропейского Просвещения. Во втором издании словаря Российской академии наук просвещение, являясь синонимом крещения, ассоциировалось также с «очищением разума от ложных, предосудительных понятий, заключений; противополагается невежеству»[638]. В