принадлежности относится ко всем жителям, включая членов нынешней латвийской самообороны и вспомогательной полиции, кроме тех, кто имеет специальные удостоверения и зеленые повязки на рукаве, дающие право на ношение оружия.

Удостоверения, выданные до 19 июля 1941 года и красно-бело-красные повязки больше не дают право на ношение оружия. Начиная с 25 июля 1941 года, ношение красно-бело-красных повязок запрещено.

Оружие нужно сдавать: в восточной части Риги — 1) возле Пороховой башни, на улице Смилшу, 1 полиц. уч, 2) Бривибас гатве 85,12.полиц. уч.; в западной части Риги — в Пардаугаве — улица Калнциема 12а, 11 полиц. уч. Время сдачи с 8 до 12 и с 14 до 18.

ВОЕННАЯ КОМЕНДАТУРА

«Тэвия» («Отчизна»), № 21, 24.07.1941

«Выкурена» жидовская синагога Смилтене

24 июля жители Смилтене и его окрестностей в сотрудничестве с солдатами Великой Германии сожгли смилтенскую жидовскую синагогу со всем находившимся в ней инвентарем — остатками культа талмуда. Большие массы народа с восторгом наблюдали, как сгорает барахло жидовского культа. Добровольные пожарные охраняли окружающие синагогу здания от распространения огня.

«Смилтениетис» («Смилтенец»[53]), № 2, 25.07.1941

Сообщение

Бежали находившиеся в распоряжении Полевой комендатуры Елгавского уезда и занятые в сельскохозяйственных работах русские пленные:

1) Из волости Тервете, Александр Шивотовский, № 1749, от Эдгара Зиньгиса, хутор Ару,

2) Из волости Лиелауце, Иван Николаев, № 2100 и Николай Ябенко, № 2054, от Аугуста Лейнгардта, дом Упениеки-2.

Предположительно, беглецы скрываются в окрестных лесах.

Призываю старшин указанных волостей немедленно, вместе с членами местных вспомогательных служб, начать поиски беглецов, арестовать их и доставить в Елгавский лагерь военнопленных. В случае побега или оказания сопротивления применять оружие. За поимку или вынужденную нейтрализацию объявляю вознаграждение в размере 40 руб. за каждого пленного.

Виновные волости должны взять ответственность на себя. Кроме того, не исключено, что в дальнейшем упомянутым волостям не будут выделяться пленные.

Полевой Комендант Елгавы.

«Национала Земгале» («Национальная Земгале»), № 34, 07.08.1941

Рижское «гетто» в Латгальском предместье (фрагмент)

Жиды теперь полностью исключены из нашей общественной и хозяйственной жизни и через какое-то время будут находиться только на своей ограниченной территории. После того, как часть города для проживания жидов будет обнесена забором и полностью отделена от арийцев, жиды в своем «царствии» смогут снова слушать своих «ребе» и дурачить… уже только своих сородичей, сколько им будет угодно.

«Тэвия» («Отчизна»), № 47, 23.08.1941

— Угощайся! — Рудис ставит на стол корзину из дранки, полную клубники. — Последняя.

Рудис уже ушел из магазина, теперь шустрит на рынке. В маленькой лавочке ему было тесно, размаха не хватало. Да и оборот товаров — кот наплакал. На рынке совсем другое дело. Рудис возит, грузит и выгружает, если потребуется, делает все, чтобы получить хоть минимальную выгоду. Да и старые привычки не закинул за печку — там покупает, тут продает, одним словом, крутится как может. Когда будет машина, говорит он, начну возить дары полей прямо к барскому столу. Но это, по-моему, пустая болтовня, лучше бы поостерегся.

С собаками по городу его, конечно, не ищут, фото на стены домов не клеят, но дворник предупредил, чтобы не показывался, — полицейские с вопросами наведывались. На мой вопрос, не боится ли он влипнуть на рынке, Рудис отвечает, что смелость города берет. А еще, что он учил логику и математику — те, кто его знают, не в курсе о его делишках, а из тех, кто может что-то заподозрить, часть вполне надежны, а остальные боятся власти, как черт ладана. Ничего удивительного — в его доме, в основном, живут евреи. В газетах не пишут, но люди говорят, что в Бикерниекском лесу евреев расстреливают каждую ночь. В голове такое не укладывается, но меня теперь уже ничем не удивишь. Как говорится, ужасы на войне — дело обыденное, пора привыкать.

Душу в себе размышления о темной стороне жизни и иду в кладовку. Сегодня, процедив молоко, Алвина дала баночку свежих сливок. Если не прокисли, сделаю взбитые. Пробую кончиком языка — еще сладкие, годится. Вечером Тамара обещала зайти, удивлю ее десертом.

Внезапно кто-то легонько толкает меня в затылок. Не вполне зажившая челюсть тут же отзывается болью, а во рту возникает сильный вкус свинца. Так уже давно не было, и я даже порадовался, что он исчезает, но, вишь, как бы не так. А Рудис стоит у меня за спиной с подушкой в руке и глупо улыбается.

— Тебе ж не больно, а?

— У-у, — касаюсь пальцами щеки.

— Прости! Я думал, как лучше.

— О-о!

— Да, да. Такой неожиданный толчок или испуг иногда помогают в таких случаях. Человек сильно пугается, и к нему вдруг возвращается речь или слух… Говорят, даже слепота проходит. Но это гораздо реже.

Пишу ему записку, чтоб больше так не делал, если не хочет раз и навсегда сломать мне челюсть.

— Хорошо, хорошо, понял, — Рудис, слегка разочарованный, смотрит в окно. — О, твоя милашка идет!

Спешу открыть двери. Рудис говорит, что я опять влюбился. Не возражаю, возможно, он прав.

Вкусную трапезу прерывает настойчивый стук в дверь. Я никого не жду, бросаю взгляд на Рудиса.

— Пойду гляну, — он встает из-за стола.

После краткого разговора у дверей Рудис входит в комнату не один. Лицо у пришедшего круглое, розовое и приветливое, в руке — бутылка. Рудис, встав у него за спиной, разводит руками. Гримасничая, он показывает, что не мог удержать незваного гостя. Где-то я его видел, но где?

— Зашел познакомиться. Живу теперь в доме тети Ядвиги. Меня зовут Петерис. Петерис Карсиенс. С Рудольфом уже познакомился, — он протягивает руку через стол. — О, и мадемуазель, и клубника со сливочками, я — вовремя.

Шел бы ты в жопу, Карсиенс, только тебя тут не хватало, думаю я, но встаю и пожимаю руку.

— Это Матис… он не может говорить, огнестрел. И Тамара.

— Елки-палки, вижу, вижу… прямо в рот, неужели? Кто это тебя так?

Рудис опять отдувается за двоих, ему не привыкать. Обойдясь парой фраз, он излагает историческую правду.

— Вот псы поганые! А Яцека так насмерть. Мы же с ним, мелкие, играли, когда он приезжал к нам летом… Ничего, теперь им по шее наваляют. Скоро Москву возьмем… А стаканы в этом доме есть? — Петерис откупоривает бутылку.

— Что там у тебя? — показывая на бутылку, спрашивает Рудис. — Березовый лимонад? — светлая мутная жидкость напоминает перестоявший сок.

— Ха-ха-ха! Ну, ты шутник! Это лучший самогон во всей Илукстской округе! Чистый продукт! Сам оценишь.