Старый Критыньш могилы больше не копает, спина уже не та. Зато чинит все, что требует ремонта, пилит и собирает упавшие ветки, на ручной тележке возит туда-сюда всякие кладбищенские причиндалы, и делает много чего еще. Высокого роста, болтун и выпить не дурак.

— Оказалось, что эти двое еще живы, — Коля отводит Критыньша в сторону, хотя для этого нет никакой необходимости — солдатики по-латышски не понимают.

Коля ловко придумал — быстро рассказав, что да как, он уговаривает Критыньша погрузить обоих в телегу и отвезти в больницу. За полштофа, разумеется.

— Водочка душе не помешает, для тебя я бы их и без всякой водки отвез. У меня ж была русская. Ой, Люда, Людочка… ох, какие сиськи у нее были… О чем разговор, помогу Людочкиным сородичам. Господа, можете шлепать домой, жеребчики в надежных руках. Будит коро- шо! — Критыньш со всего маху так хлопает Вову по плечу, что парень едва не падает.

Мы быстро прощаемся и уходим.

— Повезло, что Критыньш подвернулся, — уже на улице говорит Коля. — И все-таки на душе неспокойно. Моя вина будет, если у Критыньша не получится.

— У-у! — хоть и понимаю, что чувствует Коля, но хочу сказать ему, чтобы не брал на себя лишнего. И так сделал все, что мог, и даже больше.

Наутро Критыньш рассказывает, как все было.

— Дело было щекотливое, но управился с честью. Думал-думал, пока придумал спрятать их в комнатке из шести досок. В госпитальный морг доставить гроб — лучше не придумаешь. Кто что заподозрит?

Никто! Только один вопрос встает — где на кладбище гроб раздобыть? Не выкапывать же! Одна-ко! — Критыньш делает паузу. — Я хоть и похож на старый пень, но мысль пока еще бегает. Каплица[54]! Вроде как вчера к вечеру один на заказ привезли. На сегодняшние похороны.

Мы с Колей переглядываемся, а Критыньш продолжает.

— Ну, пока в землю не опустили, вытаскиваю покойника и кладу на стол. А он и не возражает, мол, какой часик спокойно обойдусь и без своего деревянного пальтишка. Можешь одолжиться ради хорошего дела. Ну, я и одолжился. Водрузил этот приют вечного покоя на колеса и поехал искать пацанов по кустам. Привел и показываю, чтоб лезли в ящик. И что ты думаешь, они — ни в какую, как ослы уперлись! Прямо беда какая-то. То ли они суеверные, не знаю, мне-то до лампочки. Взял я их обоих за шкирку и спрашиваю — а вас Лениньш и Сталиньш не учили, что старших нужно слушаться! А эти как сдурели, плетут что-то по-русски и пятятся. Ну, тут я не выдержал. Бац одному, бац другому, уложил обоих. Вначале перепугался, не рано ли я их на тот свет отправил, но ничего. Наклонился — дышат… Ну что, нужно спасать дальше. Для пущей надежности связал обоих, в чуланчике нашел обрывки старого савана, чтоб рты заткнуть, загрузил как миленьких, крышку сверху, по два гвоздя с каждой стороны, загнул, чтоб не повылетали, и все, поехали! Дальше все пошло как по маслу. Завел их туда, где нету лишних глаз, освободил от веревок, даже дверь в кухню придержал, пока оба внутрь не прошмыгнули. Что там с ними дальше было, не знаю. Дело сделано, пора по домам…

— А что охрана? — спрашивает Коля. — Ты привез гроб, это понятно, но потом сразу же увозишь обратно. И пустой. Ничего не спрашивали?

— Думаешь, я слабоумный? Буду рисковать своей единственной жизнью?

— Нет, поэтому и спрашиваю.

— Все на редкость просто, господин Николай. Оставил гроб там же, возле морга. И ауфвидерзеен! И все шито-крыто.

— Как?! — Коля вытягивает руку в сторону каплицы. — Значит, этот там так и лежит без гроба?

— Ну… так получается, — Критыньш смачно сплевывает. — А ты скажи, что мне было делать? Так вышло. Я ж хотел везти обратно… думаешь, я, что, воришка какой? Только там на месте сразу понял, не получится… А если б меня арестовали за то, что я этот гроб вожу? Что тогда? Тебе легко говорить. За полштофа такую оперу закрутил…

— Не ори, получишь еще одну. Эх, ну, как есть, так есть, спасибо тебе, — Коля успокаивающе улыбается Критыньшу. — Но тарарам будет.

— С вами только свяжись… — Критыньш задумчиво чешет подбородок. — Что теперь делать?

— Не знаю… взломаем двери, пусть выглядит, что воришки уперли, — Коля улыбается.

— Во! Правильно! Воры! Да какие воры, настоящие бандиты! — со значением воздев указательный палец, пожилой великан широкими шагами направляется в каплицу. — Нет, ну в самом деле! Бедного покойничка выкидывают из его последнего приюта как последнее дерьмо! Какое кощунство! Ну, не сволочи?! Последний стыд потеряли…

Мы остаемся, сдерживая смех. Да, тут всякое бывало, но чтоб такое!..

В военное время гробы нарасхват. Только сколачивай.

— Матис, тут такое дело… — в медлительном тоне Рудиса ощутимо легкое чувство вины. Словно он собрался сознаться в том, что разбил мою любимую чайную чашку или потерял ключи от сарайчика. — Матис, ты же не собираешься на войну?

— Э-э… — что он там еще задумал?

— Правильно, и я не собираюсь. А вот Карлис — да. Надеется, что его полицейский батальон отправят на фронт. Ходят слухи.

Ну, что он ходит кругами? Про Карла уже вчера рассказывал. Пишу ему: «Давай по делу».

— Да… война идет, и, как ты сам знаешь, всем от этого хреново… — Рудис смотрит в окно, а мне хочется чем-то запустить в него за то, что он тянет кота за хвост. — Значит, на войну мы не пойдем, это мы уже выяснили. Это было бы полным безумием — проливать свою кровь на радость фрицам в какой-то российской дыре. Неважно, кто выиграет войну — немцы или русские, — они нас надуют.

Выслушивать болтовню о войне уже надоело, хватает того, что сам этим занимаюсь с утра до ночи. Все, кому не лень, высказывают свои мысли и надежды, наверно, только обитатели дурдома не обсуждают вероятный исход бойни. Вот, счастливые, они с высот Сарканкална могут спокойно поплевывать на весь остальной мир. Но Рудис, он-то когда-нибудь закончит мямлить? Тычу пальцем в то, что написал минуту назад.

— Да, но без вступления никак. Я хотел сказать, что, несмотря на все плохое, что происходит вокруг, нам нужно сделать что-нибудь хорошее. Какое-то очень хорошее дело.

Ого! Рудис не выглядит поддатым, но говорит прямо как с трибуны. Конечно, ораторские способности у него есть, но тут такой пафос, что хоть святых выноси. Понятное дело, мне возразить нечем — если дела, то лучше хорошие, чем плохие. Но какие?

— Не