любопытства. Вместо приветствия Расма показывает на мою щеку.

— Матис, тебя ранило?

Коснувшись повязки, вижу, что мой палец стал красным. Эх ты, швы разошлись. М-м-м, утвердительно прогудев, я равнодушно отмахиваюсь, мол, пустяки.

— Уже закончилось, правда? — девушка спрашивает, а я вместо ответа опускаю веки. — Там жуть?

Смыкаю веки перед ее лицом, будто говоря, что картина слишком жуткая и юным девушкам там не на что пялиться, но они считают по-другому.

— Спасибо, Матис. Бежим, пока еще есть на что посмотреть, — они берутся за руки и убегают.

Ох, уж эта молодежь, невольно мелькнула мысль, и тут же стало смешно. Как будто мои двадцать пять — почтенный возраст.

Мимо проезжает немецкий грузовик с солдатами и сворачивает в больничный двор. А что эти тут потеряли? Пока командиры ушли в главное здание, а солдаты разбрелись по территории, я успеваю добраться до своего дома и встаю у окна. Перед воротами толпятся способные двигаться красноармейцы с носилками. Немцы направляют их туда, где идет бой. Все ясно. Примерно через час, измученные, они возвращаются с ранеными и убитыми. Вижу тела только в советской форме, а куда же фрицы подевались? Позднее узнаю — раненых немцев увезли в другую больницу в Агенскалнсе, а мертвых похоронили на Торнякалнском кладбище. Русские копают могилы для своих там же, рядом с православной церковью Нерукотворенного Образа Спасителя.

ЗНАМЯ

Эдвартс Вирза

Звонче, трубы, громче, звоны, солнце всюду свет свой льет.

Знамя красно-бело-красным ветром над землей плывет.

Над деревнями, полями — зов яснее и слышней,

Чтоб из комнат и с погостов собирались все скорей.

Лица вышедших суровы, воздух бледных теней полн,

И живой идет и мертвый по велению знамен.

Поднимайся, знамя, выше, где над солнцем небосвод,

Чтоб тебя увидел каждый, кто и нас переживет.

И веди полки в сраженье — ты свободней всех свобод!

Вместе с солнцем жизнью вечной будет жить и твой народ!

«Тэвия» («Отчизна»), № 2, 02.07.1941

ПРИКАЗЫ

Коменданта Риги полк. Уллесбергера

Жидам до особого распоряжения запрещается стоять в очередях. Им разрешается делать покупки только в тех магазинах, где нет очередей.

Начиная с сегодняшнего дня, с 18:00 2 июля, часы во всей Латвии нужно перевести на 1 час назад, в соответствии с временем Великой Германии.

«Тэвия» («Отчизна»), № 2, 02.07.1941

Вниманию родственников

Для осмотра трупов частных лиц с целью опознания родственники могут обращаться в городской морг, ул. Латгалес, 74, на Старообрядческое кладбище по улице Кална и на кладбище Матиса; жители Пардаугавы — на кладбище Лацара и Зиепниеккалнса.

«Тэвия» («Отчизна»), № 2, 02.07.1941

ПРИГЛАШЕНИЕ

Все национально думающие латыши — члены «Перконкруста», студенты, офицеры, айзсарги и другие, кто желает активно участвовать в очищении нашей земли от вредных элементов, могут обращаться к руководству команды безопасности. Улица Валдемара 19 с 9-11 и 17–19.

«Тэвия» («Отчизна»), № 4, 04.07.1941

Достойный пример

Так как еще не решены все вопросы управления домами, порой у дворников возникают трудности с приобретением флага Великой Германии. Жильцы некоторых домов сами пожертвовали средства для приобретения флага. Желательно, чтобы этому достойному примеру последовали и жильцы тех домов, которые еще не украшены флагами нашей освободительницы — армии Великой Германии.

«Тэвия» («Отчизна»), № 15, 15.07.1941

Пока в процедурной мне чистят раны, через дверь, открытую в соседнюю комнату, слушаю радиопередачу. Звучит «Святым наследством этот край народу дан»[50], а после песни у микрофона — Албертс Йексте. Он сообщает, что с сегодняшнего дня будет руководить «Радиофоном»[51], потом благодарит Гитлера и немецкую армию за освобождение, говорит о коммунизме и сионизме, о разрухе и предстоящих восстановительных работах. Он призывает граждан, которые желают участвовать в поддержании порядка в Риге, собраться под красно-бело-красным флагом у здания почты в центре — как говорится, каждый латыш — хозяин на своей земле. «Офицеры, инструкторы, солдаты, кто еще жив, старые партизаны и участники войны 1919 года, приходите к нам. Мы вас ждем везде и всегда!» Везде? Не может быть!

— Ну, все. Можете идти, — завязав марлевую повязку, говорит медсестра.

Мои раны обработаны, радио-полчаса пролетели.

В обеденное время Тамара приносит поесть. Она ослабляет мою повязку. Опять тепленькая, жидкая кашка, уже надоело, но ничего другого пока еще есть не могу. Язык и щека уже лучше, а вот челюсть при любом пустячном движении так жутко болит, что только держись. Врач говорит, челюсть заживет через полтора-два месяца, а пока будет чувствительно. Чувствительно… к чему говорить обиняком? Разве нельзя сказать, что будет не чувствительно, а больно?

— Через несколько дней снимем швы со щеки.

Только со щеки? А с языка и внутри рта?

— И-и… — засовываю палец между губами и вопрошающе смотрю.

Тамара научилась читать по глазам и жестам почти все мои вопросы. Еще я могу издавать гласные звуки. «A-а» значит — да, «Э-э» — нет, «О-о» — радость или удивление, «У-у» — сожаление и грусть, «И-и» использую, когда не подходят все предыдущие. Не могу придумать, чем мне обозначить «И-и», но, может быть, и не не нужно. Как бы там ни было, но мы начинаем общаться куда энергичнее. Правда, вопросы посложнее мне приходится писать на бумажке.

— Швы внутри снимать не нужно, они из кетгута.

Кетгут? Где-то приходилось слышать, но не помню, что это такое. — О-о!

— Что такое кетгут? — спрашивает Тамара. — Его делают из кишок животных, поэтому он сам рассасывается. А снаружи зашивали шелковой ниткой, поэтому нужно ее вынимать.

— У-у.

— Не бойся, это не больно.

— Э-э.

Тамара собирает пустую посуду и присаживается на кровать.

— Есть и плохие новости… Мне до глубины души жаль, но тебе придется уйти отсюда. Немцам, которые охраняют раненных русских, нужно разместиться где-то поблизости. И они не из тех, кто приткнется в углу на старом матрасе, они наметили этот домик. Прости, не моя вина.

— Э-э, — взмахнув ладонью, я с нежностью касаюсь Тамариного плеча. — А-а, — вытягиваю руку в направлении моего дома и, двигая большим и указательным пальцем, изображаю ходьбу.

— Да. Дома тебе будет лучше всего. Вряд ли тебе захочется лежать вместе с красноармейцами. Там сколько ни проветривай, свежего воздуха не будет.

— Э-э!

— Но тебе придется приходить на обработку ран. И поесть. Не верится, что ты сам себе что-то подходящее приготовишь.

— А-а! — приду с превеликой радостью.