дисциплинирован и весьма честен, ибо евреи редко сидят в тюрьме. Я знаю и об их одаренности в интеллектуальной сфере, но никогда не верил в их всемогущество. Мне казалось и кажется, что эта нация, тысячи лет прожив в торговых помещениях подвального типа, сильно выродилась, очень сексуально озабочена и уже недолго ждать до их окончательного исчезновения. Мне казалось, что евреям всё удается не благодаря какому-то их высшему мировому господству, а потому, что они борются не организованно, а каждый сам по себе за каждое мгновение жизни. Богатство евреев не позволяло мне верить в их революционность, в их желание все разрушить. За год, прожитый при советской власти, я полностью изменил свое мнение. Еврея определяет не образование, не прошлое, а только кровь. Нет немецких, латышских, русских евреев, есть только евреи по крови, евреи, у которых практически нет фольклора, евреи, которые мало знают о своем прошлом. Для них важен только сегодняшний день и стремление к деньгам и власти. Еврей не может быть ни созидателем, ни хранителем, а только кровососом, настоящим паразитом на теле народа, который не расходует накопленные деньги для создания новых ценностей. Города, где проживают евреи, выглядят неприбранными, недостроенными, в них нет даже признаков культуры…» И так далее, и тому подобное. В общем, от евреев все беды на свете. «Это говорит человек, который до седых волос был безразличен к еврейскому вопросу. Но теперь, осознав природу евреев, он понял — у латышей нет права на пощаду. Альбатрос».

Угрожающе звучат последние слова — «у латышей нет права на пощаду». Как это понимать? Вспомнил о нашем лавочнике Этельсоне. Ни он тебе коммунистический голодранец, ни пустозвон, по-латышски шпарит лучше многих латышей. Не вижу в нем ничего пугающего или, может, не сильно вглядывался? Видимо, я, в отличие от Альбатроса, все еще легкомысленно безразличен к еврейскому вопросу. Ну, и что такого? Пускай живут, как хотят и как могут.

Читаю еще одно сочинение. Обалдеть можно: «Под угрозой вражеских штыков с целью проведения так называемых молебнов о победе советского оружия приказом комиссара внутренних дел двадцать восемь московских церквей «вновь переданы народу в немедленное пользование». Оставшееся в живых духовенство Москвы призвано молиться о победе советского оружия. Очевидцы сообщают из Москвы, что лица духовного сана стали возвращать в церкви церковные одеяния, расшитые золотом и серебром, и алтарное серебро, что было спрятано в подвалах. Большевистские ведомства тоже «временно» вернули похищенный церковный инвентарь». Убежденные безбожники внезапно обратились за помощью к Всевышнему. Получается, что в глубине души верят в Господа. Тем временем наши церковники до потери сознания молятся о победе немецкого оружия. Бог-то на двоих один, и как он управится? Немножко одним, немножко другим? У немцев на пряжках ремней выбито «С нами Бог». Так смешно, аж плакать хочется. Несомненно, человек полон противоречий, да я и сам такой, но доходить до такого лицемерия и глупости — это уж слишком. Сами вроде христиане, но так по-дурацки просить о своей победе и смерти врага, что не поймешь, смеяться тут или плакать. Похоже, не только чума, но и глупость заразна. Обезумевшие враги, суматошно крестясь, превратили Землю в кровавую арену.

Газета выскальзывает из рук на пол.

Прессе не повезло, а мне радость — наш граммофон остался на месте. Может, потому, что обшарпан и залит вином и ликерами, или показался слишком тяжелым? Как бы там ни было, аппарат есть, и мне куда больше нравится слушать Баха, чем читать газеты. Вольф в свое время раздобыл хорошие пластинки «Deutsche Grammophon». Будучи вне политики, музыка стоит надо всем. Да, но многие выдающиеся музыканты — евреи. И что?

Коля, увидев меня с раной на щеке, таращит глаза, но, когда Рудис и Тамара все рассказывают, успокаивается и даже улыбается, выдавая избитую фразу, что молчание — золото.

— Тебе теперь можно доверять тайны, ха-ха-ха. Не сердись, Матис, я ж любя.

Удручающая усмешка бывалого вояки — слабое утешение. Так хочется участвовать в разговоре, что сил нет. Алвина не перестает охать и гладить меня по голове, что я, наконец, не выдерживаю и пересаживаюсь подальше.

— Пойдешь ко мне помощником могильщика? — спрашивает Коля. — Ну, если, конечно, ты чего другого уже не надумал.

Пишу, что немому на кладбище — в самый раз, но сначала мне нужно раздобыть паспорт, и не поможет ли он с бумагами.

— О чем речь. В понедельник с утра буду у тебя.

Николай приходит ко мне, мягко говоря, при полном параде. Белая сорочка и галстук, темно-зеленый костюм, стрелки на брюках настолько острые, что, кажется, ими можно хлеб резать. Давно не видал его таким. Приходится и мне одеться поприличнее. Конечно, не фрак, но, по крайней мере, чтоб не стыдно было рядом с Колей стоять.

Не знаю, где он этого нахватался, может, и на кладбище, но всюду, куда ни входим, он не довольствуется скромным пожеланием доброго дня, а резко вскидывает руку вверх и восклицает: Heil Hitler! Тем, кто еще не научился, как отвечать, объясняет Коля — нужно поднять вверх правую руку и ответить: Sieg Heil. Только священник Биргелис, который осчастливил меня выпиской из церковных свитков, оправдывается тем, что в церкви так не принято. Коля шепчет, что на самом деле он восклицает не Heil Hitler, а «Лей литр», но святой отец и не думает улыбаться. Правда, он быстро оформляет необходимые документы и в конце концов Колины хлопоты увенчались успехом — я снова с паспортом, в который вписано мое настоящее имя и настоящая фамилия. Аллилуйя!

Дом Ядвиги Локши все-таки не остается пустым — недели через три после похорон там появляется молодой мужчина. За яблонями не разглядеть, может, моих лет, может, чуток старше. Надо бы пойти поздороваться, но что я могу — угукая, рисовать знаки по воздуху? Опять писать на листочках? Сколько можно. Как-нибудь еще познакомимся.

Куда исчезает клубника II и III сорта?

По распоряжению директора департамента торговли установлены розничные цены на клубнику. Ягоды делятся на три сорта, по их размеру и качеству. Тем не менее ни в магазинах, ни на рынке ягоды не сортируют. Клубнику продают только первым сортом даже в тех случаях, когда ягоды явно мелкие, влажные и давленые.

«Тэвия» («Отчизна»), № 18, 21.07.1941

Распоряжение

Согласно распоряжению Коменданта в городе Рига 25 июля 1941 года нужно сдать все огнестрельное оружие, боеприпасы, ручные гранаты и все прочие военные принадлежности.

Обязанность сдать оружие и прочие военные