зияющей внутренней пропастью, неподвластной официальному контролю, требовались новые инструменты, позволяющие извлекать внутренности души. Дамиану предложили исповедаться в грехах[319].

Тем временем казначей кардинала-инфанта Луиш де Крашту по настоянию духовника явился в инквизицию и нарушил тайну исповеди, сообщив, как Дамиан де Гойш утверждал, что многие папы являлись тиранами и что многие священники – лицемеры и деспоты еще почище светских властей, и он высказывал это в разговоре об Обществе – иезуитах – многие из которых, по его словам, не живут в смирении, как это делал основатель ордена[320].

После месяца допросов обвинения против Дамиана опубликовали. В обвинительном акте говорилось, что он как старый христианин обязан верить в учение Святой Матери-Церкви, а вместо этого в разное время высказывался о лютеранской ереси, ради ее поддержки извращая авторитетов, получая от этого удовольствие и пытаясь привлечь на свою сторону других людей. Он был большим другом руководителей этих сект, старался увидеться с ними и разделить еду и питье, а позднее получал от них письма и отвечал на них, и пользовался у них большим уважением, о чем свидетельствует тот факт, что одно видное лицо попросило Дамиана выступить в качестве посредника в контактах с лютеранами. Дамиан продемонстрировал, что не питает особой приверженности к Церкви и ее законам, своими поступками давая понять, что, по его мнению, мясо следует есть во все дни без разрешения и крайней потребности. И его привязанность к заблуждениям такова, что, не имея возможности поговорить с еретиками, поскольку они отсутствовали или умерли, он общался с ними посредством запрещенных книг, которые хранил в своей библиотеке. И в присутствии одного человека он высказался, что будет ходить в церковь и слушать мессу как католик, но в сердце своем будет хранить то, что там есть[321].

После опубликования обвинения у Дамиана наконец-то появилась возможность узнать личность своего обвинителя. У него хватало врагов, поскольку нелакированнная история страны вызвала бурю негодования от людей, считавших, что опорочена память их благородных предков. Однако инфекция скрывалась в гораздо более старой ране: обвинение против де Гойша почти сразу после его возвращения в Португалию – около 25 лет назад – направил в инквизицию Симан Родригеш. Летом 1545 года Симан увидел, как Дамиан выходит из церкви в Эворе; он был поражен, поскольку ранее общался с Дамианом в Падуе, где они вместе с Роке де Алмейдой в течение двух месяцев обсуждали вопросы веры, и Дамиан соглашался с пренебрежительным отношением Лютера к папе и таинству исповеди, находил в этом радость и даже одолжил ему книгу Лютера об Екклесиасте. Когда зашла речь о посещении католической церкви в Эворе, Дамиан сказал, что поступит так, как поступают другие, но в сердце своем будет хранить то, что там есть. Симан уверял, что рассказывает все это не из злобы по отношению к Дамиану (ведь когда-то они были большими друзьями), однако он опасается, что Дамиан может представлять большую опасность для веры, если учесть его знание латыни, французского, итальянского и, возможно, голландского и немецкого языков. Через пару дней Симан вернулся, припомнив еще кое-что: Роке обсуждал с Дамианом монашеские обеты целомудрия, осуждая их, и, да, ему показалось, что при обсуждении этих вещей они пытались обратить его в свою веру[322].

В тот момент ничего не случилось. Есть предположение, что от обвинений Дамиана оградил один из инквизиторов, его родственник; возможно также, что подобные вещи не заслуживали разбирательства в царившей тогда атмосфере. Спустя пять лет, в 1550 году, Симан снова обратился в инквизицию, подтвердил свои слова и добавил еще несколько подробностей о том, как ему предложили мясо и свежий сыр в пост в доме Дамиана в Падуе (хотя, возможно, де Гойша там не было), он также вспомнил, как Дамиан цитировал некоторые стихи из Послания Коринфянам в поддержку лютеранской позиции по вопросу спасения. Неопубликованное письмо из архива иезуитов показывает, что Симан в тот же период написал Лойоле, обвиняя Дамиана и его семью в том, что они находятся в центре ереси в Португалии, и сообщив о своем намерении привлечь к ним внимание инквизиции: «И я думаю, что, по правде говоря, могу сделать больше»[323].

И снова ничего не происходило более 20 лет. Но когда весной 1571 года инквизиторы все же решили, что обвинения против Дамиана заслуживают расследования, Симан опять был готов дать показания, теперь уже из иезуитской семинарии в Толедо, где жил после изгнания из Португалии из-за эксцентричных и непоследовательных практик, которые он культивировал среди послушников. Он подтвердил все свои предыдущие показания, исправив только, что никогда не имел в виду, что Дамиан одолжил ему книгу Лютера: он только пытался одолжить[324].

После обнародования обвинений шлюзы открылись: к инквизиторам хлынул поток свидетелей, которые сообщали то, что слышали от Дамиана, или то, что говорилось о нем. Каждому предлагали рассказать, видели ли они или слышали что-либо, их возмутившее. Кто-то припомнил, как Дамиан говорил, что хотел бы уехать и умереть во Фландрии и что он желал бы, чтобы его сыновья получили там образование. Один дворянин рассказал, что, когда он собирался внести деньги на строительство часовни в монастыре Санто-Домингу в Коимбре, Дамиан посоветовал ему сделать это пожертвование для церкви его собственного прихода, и свидетелю показалось, что причина в том, что Дамиан ожидал закрытия монастырей в Португалии, как это произошло в Германии[325].

Одна женщина с хорошей репутацией слышала от одного из придворных, что сестра одного из его знакомых побывала в доме Дамиана в пост, и что Дамиан съел кусок свинины с апельсиновым соком, и когда эту сестру разыскали, она сообщила, что действительно была в доме Дамиана шесть лет назад, будучи беременной, и хозяин предложил ей свинину, добавив, что, конечно, она не должна есть в одиночку. После того как они разделались со свининой, они съели и приготовленную рыбу, хотя теперь она припоминает, что это было не шесть, а 13 или 14 лет назад. И она, конечно, возмущалась и говорила об этом своему брату и жене брата, и передала им, что Дамиан утверждал: оскверняет не то, что входит в уста, а то, что выходит наружу. А ее отец сказал ей, что Дамиан верит в Бога не больше, чем эта стена. Инквизиторы отметили, что, по их мнению, она говорила в соответствии с истиной[326].

Приглашали и других людей, присутствовавших на той трапезе, но они были менее уверены и не могли вспомнить ничего особенного. Дочь Дамиана Катарина уверяла, что ей было всего девять лет и она помнит, как отец сказал, что то, что попадает в рот, не пачкает душу, но он