Остается вопрос с противоречивыми сообщениями о смерти Дамиана, одно из которых предполагает, что его задушили, но не дает информации сверх этой, а другое рассказывает, что тело было найдено обгоревшим, но не упоминает про удушение. Несмотря на то, что между смертью Дамиана и публикацией сообщения об удушении прошло более 25 лет, в остальном детали его жизнеописания вполне точны; их могли получить с помощью связей антверпенского издателя Христофора Плантена, который регулярно общался с Лиссабоном, а также работал с Арнольдом Милиусом, напечатавшим это жизнеописание. Что касается вопроса смерти Дамиана, то одни аспекты этого сообщения неточны (маловероятно, что виновниками были слуги, если учесть, что суд лишил его всего имущества), а другие сомнительны из-за расхождений с другими свидетельствами.

Но что, если эти показания не противоречат друг другу, а просто являются двумя фрагментами картины, вроде бы не имеющей никакого смысла? В реальности существовали обстоятельства, при которых было принято задушить человека, а затем предать тело огню: это стандартное наказание для людей, осужденных инквизицией за ересь, которые, тем не менее, признали свои грехи и раскаялись. Приговоренного душили в качестве акта милосердия, поскольку он сознался и покаялся; а тело сжигали как публичное предупреждение для других. Таким образом, комбинированная смерть Дамиана могла выглядеть идеальным убийством в глазах человека, который полагал, что еретик не получил заслуженного, который пылал неугасимой ненавистью и был готов действовать вне рамок закона, чтобы добиться справедливости, как он ее понимал.

Одна история, записанная в середине XVII века, которая фиксирует смерть Дамиана и выдвигает предположение, что его умерщвление в значительной степени совпало с аутодафе в Лиссабоне, не заслуживает доверия в деталях, но не исключено, отражает слухи того времени, что смерть де Гойша считали казнью еретика. Смерть Дамиана действительно почти совпала с убийством 57 человек – 39 мужчин и 18 женщин, – сожженных в Лиссабоне на следующий день, 31 января 1574 года; эта казнь стала первым подобным событием за последние семь лет. Полусгоревший клочок бумаги в руке Дамиана, упомянутый в другом сообщении, также может оказаться важным ключом. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, что было написано на том обрывке, но, возможно, нам это и не требуется: в сообщении нет никаких попыток определить содержание документа. Важной деталью является тот факт, что он наполовину сгорел, и, возможно, именно это заставило наблюдателя обратить на него внимание: то, что огонь не уничтожил бумагу до конца, говорит, что кто-то был рядом и потушил его – возможно, человек, который не хотел, чтобы пламя, выполнив свою задачу по сожжению тела, разбудило других людей, спавших в доме[344].

Но какое удовлетворение мы можем получить от дела четырехвековой давности, сосредоточенного на двух стариках и мертвеце, который в любом случае был близок к смерти? Пожалуй, не больше, чем от вопросов, вдохновляла ли Камоэнса на создание его океанских божеств китайская богиня А-Ма и не являются ли греческие памятники в его эпосе описанием храмов, увиденных поэтом в Индии и за ее пределами. Там, где столь велика заинтересованность в сохранении видимости благочестия или в изображении чистой и уникальной культуры, ничем не обязанной другим, окончательные доказательства, вероятно, навсегда останутся недобытыми. Мы также должны остерегаться обычного трюка убийств, предлагающих нам исправление конечной несправедливости в качестве замены бесконечных несправедливостей, где мы ощущаем собственную беспомощность. И все же убийства, как вспышка молнии, могут высветить скрытые контуры эпохи: почему жертва представляла собой такую угрозу для миропорядка, что нельзя было оставить все, как есть. Раскрытие самого убийства может иметь меньшее значение, чем то, что происходило на пути к нему: а это ни много ни мало заговор с целью сокрытия мира.

Говоря словами великого португальского писателя Фернандо Пессоа, мы достигли Лиссабона, но не конца. Хотя мейнстрим европейской культуры на протяжении сотен лет предпочитал монолитное европоцентристское видение Камоэнса бесконечному, полифоническому взгляду на историю Дамиана, открытая и любознательная реакция некоторых людей на встречу с новыми культурами в начале XVI века не исчезла полностью. Примерно в то же время, когда Дамиана арестовала инквизиция, еще один эксцентричный мыслитель отвернулся от внешнего мира, разрываемого войной, и замкнулся в набитой книгами и документами башне, решив освободиться от всех иллюзий и самообманов, таившихся внутри него. Мишель де Монтень в своих «Опытах» гораздо яснее изложил то, что лишь подразумевалось в трудах Дамиана: что встреча с культурами всего мира, которые по-другому относятся ко многим аспектам жизни – от питания и поста до одежды, счета времени, астрономии, секса и гендера – заставляет предположить, что во многих европейских идеях нет ничего неизбежного, необходимого или принципиально лучшего. Скорее, только точка зрения, с которой человек смотрел на вещи, вынуждала его думать, что это единственный естественный способ действовать, и это мнение постоянно подкреплялось другими аспектами культуры – от поведения за столом и манеры одеваться до стиля зданий и не только. На самом деле Монтеню предстояло пойти дальше и расширить свое разрушение европоцентризма до нападения на идеи антропоцентризма. Анализ привел его к выводу, что те же самые практики, что одурачили нас, заставив поверить в свое культурное превосходство, также создали ложное представление о нашем отличии от других животных. Человек не выше и не ниже других, писал он: есть различия, есть порядки и степени, но все это в пределах одной и той же природы. Хотя Монтень прочитал множество книг за десять лет уединения в библиотеке своей башни, основным источником информации о других культурах, оказавшим глубокое влияние на мыслителя, стала книга португальца по имени Херонимо Осориу да Фонсека, которого Монтень называл величайшим историком эпохи. Хотя французский философ, похоже, не знал этого, но труд De rebus Emanuelis regis Осориу являлся практически дословным латинским переводом хроники короля Мануэла, написанной Дамианом де Гойшем[345].

На самом деле Дамиан некоторое время распространял информацию о культурах, с которыми сталкивались португальцы по всему миру. В начале 1540-х годов с ним связался секретарь Венецианского совета Джованни Баттиста Рамузио, который пытался собрать воедино сообщения о путешествиях, совершенных европейцами за последнее время. По просьбе Рамузио Дамиан предоставил ему экземпляр подробного описания Эфиопии, сделанного португальским миссионером Франсишку Алварешем, которое впоследствии было опубликовано в революционном труде Рамузио по всемирной истории Navigationi et Viaggi 1550 года. Однако Рамузио испытывал трудности с получением многих подробных географических описаний, составленных во время португальских экспедиций, – вследствие так называемого «заговора молчания», который запрещал делиться этой информацией с другими странами или предавать ее огласке. После возвращения Дамиана в Португалию Рамузио наконец удалось заполучить копию давно разыскиваемой «Книги Дуарте Барбозы» (O livro de Duarte Barbosa), хотя