XVII

Хотя я во мраке[313]

На следующее утро после ареста де Гойш обратился с просьбой о встрече с инквизиторами и попросил сообщить, в чем его обвиняют, – он бы осознал, обоснованно его заключили в тюрьму или нет. Ему ответили, что у Святой инквизиции нет обыкновения обвинять кого-либо. Наоборот, они тщательно изучают преступления, и только после того, как все рассмотрено и вина установлена, человека задерживают – как поступили и в его случае. Ему предложили – из любви к Святой Церкви – рассказать обо всем, что он делал и произносил против Святой Веры, если он надеялся на милость[314].

Дамиан начал рассказывать о своей жизни, пытаясь выцепить из памяти, где мог провиниться: как, находясь на службе у короля Жуана III и выполняя какую-то миссию в Дании, остановился в Любеке и Виттенберге по пути в Польшу и встречался там с различными деятелями Реформации, включая Лютера и его сподвижника Меланхтона, и как за обедом Лютер сказал, что делает все возможное, чтобы привести людей к истине, а Меланхтон последовал за Лютером, потому что ему казалось, что тот учит истине, и Дамиан сообщил, что он не отреагировал на это, а был резок и продемонстрировал свое недовольство ими. И как он отправился во Фрайбург по совету врачей (в Лёвене его мучили головные боли) и взял с собой рекомендательное письмо к Эразму, и как встретил в дверях книжной лавки протестантского географа Себастиана Мюнстера и еще одного человека, Гринеуса, который читал философскую книгу у дверей гостиницы, где Дамиан остановился, и не пошел к нему домой. И как в Страсбурге он познакомился с другими протестантами и рассказал им о том, что абиссинцы считают папу главой церкви. А когда Дамиана спросили, писал ли он когда-нибудь лютеранам снова, он ответил, что, когда он жил в Падуе, к нему обратился кардинал Садолето, умоляя переправить письмо Меланхтону, что он и сделал, приложив собственное[315].

В конце допроса Дамиану предложили поделиться всем, что он видел и слышал у лютеран, и он с готовностью согласился на это.

За следующий месяц его допрашивали еще шесть раз, снова и снова требуя пересказать историю жизни, и подробно разбирали каждый пункт его веры. В конце каждого допроса его убеждали вспомнить о своих преступлениях и предупреждали, что если он не признается во всем, то обвинитель опубликует свое заключение. Верил ли он в силу индульгенций, в заступничество святых, в реальное присутствие Христа в евхаристическом хлебе, в целибат священников? Считал ли допустимым есть мясо в любой день, даже в пост? Имелись ли у него книги из Индекса запрещенных книг, убрал ли он их из своей библиотеки и передал ли в инквизицию, как требовалось? Раз за разом Дамиан утверждал, что рассказал все, однако молчание священников вытягивало из него все новые и новые воспоминания – в отчаянной попытке выяснить, в чем его обвиняют. Он приобрел во Фландрии папскую буллу bula da cruzada, которая позволяла ему есть мясо и молоко в рыбные дни для сохранения здоровья (Чтобы сохранить телесное здоровье, даже когда не болен?), да, для сохранения здоровья, а также для лечения недугов, и нет, он не считал, что необходимо просить специальное разрешение. Но, конечно же, в те дни, когда он ел мясо, он не ел рыбу; он ведь и употреблял мясо именно потому, что от рыбы ему нездоровилось. Он вспомнил, что среди его книг был один труд по геомантии[316] и несколько работ Эразма. Возможно, он слышал проповедь Лютера в Виттенберге, но ничего не понял, поскольку не знал языка. Вмешавшийся апостольский секретарь внес в протокол, что для того, чтобы по пути из Шлезвига в Познань попасть в Виттенберг, нужно сделать крюк – три или четыре лиги, то есть 15–20 километров. Дамиан вспомнил, как однажды в разговоре с учеными людьми в Италии заметил, что папе следует созвать собор и отменить правило De dilectu ciborum, чтобы каждый мог есть то, что хочет, а причина в том, что, по его мнению, после такого деяния папы многие еретики вернулись бы в лоно церкви. И он также вспомнил случай с датским советником, когда тот насмехался над его благочестием и призывал выпить из потира, но Дамиан не сделал этого, и если это не все, что произошло, то пусть огонь сойдет с неба и поглотит меня. Возможно, он также владел несколькими книгами некоего Стефана Долета, о которых он не подумал, поскольку это словари латинского языка, хотя их автор и был под подозрением. У него не имелось разрешения на эти книги[317].

Дамиан призвал инквизиторов обыскать его покои: тогда они найдут в сундуке подписанное и запечатанное завещание и, вскрыв его, узнают, был ли он католиком или еретиком, а также обнаружат там описание или историю его жизни и людей, с которыми он имел дело. Кроме того, они найдут там пять или шесть писем Эразма и собрание сочинений на латыни, которые он опубликовал в Лёвене. Вместо этого инквизиторы внесли в протокол несколько писем кардинала-инфанта Энрике, написанных в 1541 году и объясняющих Дамиану, что, хотя его сообщение об эфиопской вере достойно похвалы, его не разрешается печатать или распространять в Португалии, несмотря на то, что кардинал считает Дамиана добрым христианином. Однако в книге содержались также некоторые суеверия, которые Дамиан оправдывал извращенными доводами, и публиковать такие заблуждения в Португалии, где жило много новых христиан и еретиков, которых подобные идеи могли увлечь, было опасно. Ведь одно дело – просто рассказать об обычаях другого народа, а другое – пытаться подкрепить их ложными доводами, не опровергнув их впоследствии. Позднее это вставят в официальное обвинение с формулировкой laudando hereticum, non vituperando (восхваление еретиков, а не осуждение их). Любопытно, что в качестве доказательств не взяли хроники Дамиана, хотя они изобилуют подобными неопровергнутыми похвалами в адрес представителей других верований и культур. Возможно, их сочли безупречными, поскольку их публиковал официальный печатник кардинала-инфанте Энрике; возможно, причина в том, что подобные упоминания были разбросаны по тысяче страниц исторических записей, и их еще нужно было отыскать[318].

Дамиана спросили, можно ли сохранять веру в еретические вещи в своем сердце и при этом поступать в католической стране так, как поступают католики и как велит Церковь. Дамиан ответил, что не помнит, чтобы говорил кому-либо, что считает эти заблуждения правильными. Невысказанный подтекст был очевиден. Недостаточно просто внешне следовать догматам, потому что распространялся страх перед «никодемитами», слова которых не отражали их подлинных мыслей. Чтобы бороться с этим ужасом, с